Хирург возвращается

Мы еле укладываем несчастную на перевязочный стол, после этого с горем пополам разбинтовываем руки Жанны. Зрелище, доложу вам, не для слабонервных: все десять ногтей оторвались и в разной степени задрались. Я поначалу даже решил, что ногти у нее бутафорские, накладные: они показались мне длинными, острыми и выкрашенными разноцветным орнаментом по блестящему лаку. Приглядевшись внимательней, осознал, что ногти самые настоящие. И под ними бугрится живое мясо.

Чтобы как-то отвлечь пострадавшую, я расспрашиваю ее во всех подробностях о ночных приключениях. Пока она, сгущая краски, повествует о лихом побоище, операционная медсестра бережно снимает липкие от крови бинты, да так ювелирно, что Жанна не издает ни звука.

— Жанна, ногти придется убрать! — безмятежно объясняю я девушке.

— А новые скоро отрастут? — широко зевая, спрашивает она.

— Скоро, — отвечаю я, вводя в пальцы правой кисти анестетик лидокаин. Однако вместо ответа раздается громкий храп: Жанна опочила прямо на столе. Видимо, алкоголь «догнал» ее и заставил отключиться.

Работа спорится: осторожно отделив ногти от пальцев, мы промываем перекисью водорода ужасающие раны и аккуратно перебинтовываем каждый палец. Минут через десять переходим ко второй конечности. Как только я снимаю багровую повязку, Жанна просыпается:

— Ты чего творишь? Ты кто такой? А ну, отвали, пока цел!

— Жанна, спокойно, это я — хирург, одну руку обработали, теперь примемся за другую.

— Отвали, я сказала! — скалит зубы пьяница. — Не надо ничего делать!

— Да ты на руку свою посмотри! — не выдерживает медсестра. — Сейчас доктор быстренько ногти твои уберет, и наложим повязку, а там и домой пойдешь!

— Чего? Пошли вы…. — Тут мать троих детей разражается такой тирадой, что у меня вянут уши и пропадает всякое желание помогать этой дуре.

— Не будем обрабатывать левую кисть? — в последний раз спрашиваю я.

— Идите вы все в жопу! — кричит Жанна и скатывается со стола, умудрившись приземлиться точно на тумбообразные ножки.

— Дай хоть повязку наложу! — подступает к ней медсестра. — А то еще зацепишься за что-нибудь ногтями своими!

— Повязку? — Девушка тупо смотрит на свою окровавленную кисть. — Ну, наложи!

Я только сплевываю в тазик для отходов и следом сбрасываю перчатки. Мне эта комедия разонравилась, и я в ней больше не участвую.

Через час девица возвращается в приемный покой и слезно просит, чтобы я удалил ногти на левой руке.

— Мадам, мое дежурство закончилось пять минут назад! — я показываю на электронный циферблат на стене приемного покоя. — Ничем помочь я вам не смогу!

— И что же мне делать? — надувает пухлые губки Жанна. — У меня детки маленькие! Как я за ними стану ухаживать?

— Вот так и сможешь! Может, еще в кого вцепишься, глядишь, ногти сами и отвалятся. Когда пила, о детках своих и не вспоминала, поди? Надоели вы мне, алкаши, хуже горькой редьки! — и я чиркаю ладонью по шее, демонстрируя, как достала меня вся эта пьянь.

Григорий Петрович сменяет меня и спасает даме руку.

Глава 21

Последние два дня работы в отделении даются мне, честно говоря, не очень легко. Нет, ничего экстраординарного больше не происходит, все идет своим чередом. Подспудно я ожидаю какой-нибудь каверзы от бывшей заведующей: она продолжает приходить на работу и «добивать» остатки запущенных историй болезни. Но все, слава богу, происходит без эксцессов: она проводит время в кабинете старшей медсестры и ни во что не вмешивается. Я даже не замечаю, когда она приходит и когда уходит. Так, несколько раз встречаю ее, заглядывая в кабинет Ульяны Дмитриевны. Хозяйка едва терпит присутствие в кабинете мадам Васильевой, ее утешает только то, что скоро все должно закончиться. Общение с Зинаидой Карповной и мне тоже не повышает настроения, впрочем, все наши разговоры ограничиваются холодными приветствиями.

Остальные сотрудники хирургического отделения, напротив, не скрывают сожаления по поводу моего предстоящего отъезда. Всяк норовит узнать, не собираюсь ли я вернуться в Карельск. Я интригующе молчу, поскольку и сам толком не знаю, как поступить. С одной стороны, мне хочется еще какое-то время поработать в Карельске, а с другой — какой смысл опять возвращаться в провинцию? Для чего я тогда сорвался с насиженного места на Дальнем Востоке и переехал в Питер? Загадываю так: если никто из моих пациентов не скончается за эти дни, я вернусь. Если умрет, уеду совсем. Глупо? Возможно! Однако я решил положиться на провидение.

Во вторник, в мой предпоследний рабочий день, умер Вальтер. Он поступил в хирургию накануне вечером. На больничную койку его уложило очередное кровотечение из распадающейся опухоли. На сей раз его уже не спасли — или не спасали, кто знает. Пускай это останется на совести дежурного врача. Как старожил отделения, Вальтер всегда традиционно попадал в одну и ту же палату, а палата пока еще числится за мной. И мне как лечащему врачу этой палаты предстоит идти на вскрытие.