Хирурги человеческих душ

Во-первых, большинство из них, ни за какие коврижки, не желало возвращаться к позорной странице автобиографии, рискуя превратить её из приватной истории, в достояние общественности. Находились и такие «экземпляры», которых приходилось неоднократно вызывать письменно, а затем и устно – по телефону, угрожая приводом. Но и явившись по вызову, немалая часть из них мялась, порывалась открыться, даже пыталась выведать у следователя детали про «смазливого милиционера», и… удалялась неисповеданной, зато сохраняя в неприкосновенности изнанку души.

Во-вторых, далеко не каждая из несчастных воистину совершала «моцион до клозета», в процессе которого «почётный эскорт» им составлял Воловой.

В-третьих, по-видимому, далеко не всегда обстоятельства дежурства складывались благоприятно для похотливого сержанта.

И, наконец (да простится столь пенитенциарное сравнение), исследуемый контингент составляли также те, кто не в состоянии были заинтриговать даже распутного «стража публичной трезвости».

«Мы вскрыли Клондайк литературных типажей! – восклицал Подлужный, обращаясь на досуге к практиканткам Юлии и Александре по поводу последней категории вытрезвленных фемин. – Мы с вами, славные мои помощницы, лицезрели падших и разложившихся алкоголичек, достойных пера Максима Горького, дабы он начертал часть вторую человеческой драмы под заглавием «На дне». Перед нами фланировали порочные и испорченные натуры, сгорающие от ненасытной страсти к зелёному змию и к другим… нехорошим излишествам. Чаю, что они вполне бы вдохновили Александра Ивановича Куприна на написание «Ямы» на современный лад, Ги де Мопассана – на новеллу про «Пышку», а графа Льва Николаевича Толстого – на новую версию о Катюше Масловой. Века минули, а в человеческой сути мало что меняется…».

Практикантки, внимая куратору, заполняли очередные повестки и с иронией хихикали. И было от чего. Ведь высокопарные сентенции Алексея прикрывали разочарование и проистекали от того, что опыт общения с «вытрезвленными особами» до поры не приносил практической отдачи.

И всё же… И всё же… И всё же на «номере» восемьдесят седьмом, под которым числилась фрезеровщица мотовозоремонтного завода Скокова Надежда Ивановна, произошёл прорыв.

– Какой я свидетель? Ничего я не видела, ничего не знаю и ничего знать не хочу! Что за уголовное дело? – шумно возмущалась Скокова, размахивая повесткой и розовея грубоватым, моложавым и аляповато подкрашенным лицом.

– Присядьте, Надежда Ивановна, – вкрадчиво пригласил её к приставному столику Подлужный, моментально разобравшись, что за вызывающе громогласной маской кроется, напротив, весьма стеснительная натура. – И тише, пожалуйста. Мы же не в заводском цехе. Шум станков нам не мешает. Я слышу вас, вы слышите меня.

– Ладно, – приутихла Скокова. – Присяду.

И она заняла место на стуле перед прокурорским работником, без конца одёргивая и поправляя на себе юбку.

– Надежда Ивановна, – делая значительное выражение лица, разворачивал нить беседы следователь, – вы ещё не ведаете, что нам предстоит обсудить, а заранее отнекиваетесь. В повестке же я не имел права писать о том, что составляет тайну следствия. Разговор у нас должен состояться доверительный. Во всяком случае, мне бы того хотелось. Речь пойдёт об эпизоде, не слишком для вас приятном. Потому заблаговременно предупреждаю, что нас в нём в первую голову, именно в первую голову, интересуете не вы, а иная личность. Иная личность. Сейчас, надеюсь, вы догадаетесь, куда я клоню. Скажите, пожалуйста, 2 февраля 1986 года вы попадали в медицинский вытрезвитель Ленинского райотдела?

– Попадала! Ну и что, – нахмурившись, с прежним вызовом ответила фрезеровщица. – Я за то уже отхватила, что мне причиталось.

– Вот именно, Надежда Ивановна. Вот именно. Вы-то отхватили, а кое-кто до сей поры не отхватил, – сделал многозначительный упор на окончании предложения Подлужный. – Я, разумеется, сознаю, Надежда Ивановна: для того, кто впервые угодил в вытрезвитель, обстановка вообще нова и непривычна. И всё же, при пребывании в нём, не показалось ли вам нечто, ну явно выходящим за рамки установленного порядка?

– На что вы намекаете? – вытянулась на стуле Скокова.

– Допустим, при помещении вас в палату, при раздевании, при отправлении естественных надобностей, при составлении акта, при выписке, вас ничто не удивило? Или, более того, не оскорбило?

– В уборной, что ли?

– Может статься и в уборной. Вам виднее. Я же лишён права наводить вас на ответ… На подсказку…

– Ой! – забеспокоилась фрезеровщица. – Вам шепни, а вы – по секрету всему свету. А то засмеёте меня: «Мастерица же ты насчёт подзагнуть, Скокова! Ври, да не завирайся». Или запишите чего не так.