Хирургическое вмешательство

В эту минуту он как никогда искренне посочувствовал Аннаэр, мучившейся из-за матери. Удобнее и быстрее всего было бы просто сигануть к этим тверским колхозам через совмещение точек; по-детски обидно становилось от мысли, что и тихого шамана, и неожиданно обнаружившихся его приятелей-стфари Даниль с легкостью мог прихватить с собой, хоть вместе с машиной, и — не мог. Сергиевский не знал, кто и зачем изобрел негласный закон, но даже Лаунхоффер летал на конференции самолетами; впрочем, ему-то в бизнес-классе, наверно, никто не мешал работать. «Мало ли вещей, которые может делать один из десяти тысяч? — уныло подумал аспирант. — Чего скрывать-то? Ладно, будем считать, что это новые впечатления, экстрим такой». Он окинул взглядом металлические крыши, ряды рельс, зеленые тулова электричек, толпу людей, одетых бедно и неряшливо — направление было дачное, большая их часть ехала копаться в земле…

Подошел поезд.

Лесная осень летела за окнами. Глаз нельзя было оторвать от мутного заплеванного стекла, за которым светились шафранная желтизна и алый коралл; гасла светлая зелень листвы, за ней проступали еловый холод и скупая чернь обнажившихся веток. Чаща наплывала, почти задевая быстрый вагон, отступала, раскидываясь убранным полем с гребешками леса вдали, близилась снова. Тонущие в кустарнике полустанки, дряхлые деревеньки и новенькие поселки, горящие краснотой кирпича, фонари переездов и многоэтажки, точно ракеты, взлетающие из леса, высокие мосты над обмелевшими реками… Даниль даже в городе нечасто выбирался на прогулку, слишком пристрастившись к перемещениям через тонкий план; летом в южные города и то он ходил через точки — в курортной сутолоке все равно никто не следил, каким именно образом добрался к морю очередной отдыхающий. Когда-то прежде он уже садился на поезд, но было это в незапамятной древности, в раннем детстве, и помнились из тех времен только подвыпивший отец, обозленная мать и курица, завернутая в фольгу.

Даниль забыл, что такое дорога.

Она явилась и взяла его в плен.

Сергиевский и взгляда не кинул на дремавшего рядом Ксе — жадно, как ребенок, он всматривался в заоконный пейзаж. Уже и дощатые сиденья казались удобными, и не раздражали дачники в раритетных штанах с оттянутыми коленками, и саженцы их, лопаты и грабли стали милы и смешны. Внезапным озарением Даниль понял, чего был лишен: один из десяти тысяч, он не знал этого странного состояния, пребывания между двумя точками, не здесь и не там, когда изменяется восприятие времени, и отступают тяжелые мысли, не поспевающие за ходом электропоезда.

— Нам выходить, — это было единственное, что Ксе сказал за время пути. Даниль с сожалением поднялся, последний раз глянул на мир сквозь немытое стекло и помял ладонью затекшую шею.

Холодный ветер, пахнущий мазутом и опавшей листвой, умыл его на платформе; метрах в двухстах поднимался старый вокзал, вперед и назад уходили бесконечные рельсы, а все остальное было — листва и ветви.

Ксе звонил своим стфари, а Даниль озирался, запрокинув голову, и думал, что вид у него, должно быть, преглупый, но ему это даже нравится.

— Пойдемте, — донесся глуховатый голос шамана. Сергиевский шагнул, не глядя; интуиция подсказала ему направление, а вслед за этим тотчас бросилось в глаза, что Ксе смотрит на старенькую синюю «Ниву», припаркованную под раскидистым деревом. «Ох и развалюха…» — лениво определил аспирант; громадные не по-городски деревья, почти укрывшие привокзальную площадь, все еще представлялись ему интересней людей… Даниль вернулся к реальности как раз тогда, когда она вознамерилась подкинуть ему сюрприз.

Рядом с машиной стояли два бога.

— Твою мать! — прошипел Ксе, быстрым шагом направляясь к ним.

«Опаньки, — только и подумал Сергиевский. — А парень-то непрост…»

От ларька к «Ниве» шел высоченный, толстый от переразвитой мускулатуры мужчина с бочкообразной грудью; он нес пиво и беззлобно ругнулся, когда шаман едва не налетел на него.

— Это беда, а не пацан, — с ухмылкой пожаловался гигант. — Как упрется рогом в землю — экскаватором не снесешь.

— Менгра! — возопил шаман. — Я же все сказал! Мы же по делу… тут… человек же…

Старший, интеллигентного вида бог виновато развел руками.

Младший, мальчишка лет пятнадцати, насупился и смотрел на Ксе исподлобья, взглядом упрямым и несчастным, точно щенок, брошенный и вновь пришедший к хозяйской двери.

— Блин! — орал Ксе. — Жень! Ты чем думал?! Как мы в машину влезем, ты хоть подумал? Придурок! Ну зачем ты приперся?! Что тебе тут надо?

Тот молчал и сопел, явно не намеренный сдавать позиции.

Даниль смотрел и пытался не хохотать. Или хотя бы хохотать не в голос и не так неприлично. Обиженный бог пялился на шамана в упор, точно собирался проглядеть дырку.

— Ты обещал, — угрюмо сказал он.

— Что я тебе обещал? — вызверился Ксе.

— Что меня не бросишь, — сказал русоволосый Жень, и ноздри его по-волчьи расширились.

— Я тебя и не бросил!

— Собираешься, — уверенно и мрачно сказал пацаненок.