Однако смерть приходит не ко всем организмам. Как доказывает нам пример бесполых грибов и водорослей, без секса можно прожить вечно. Два миллиарда лет назад наши предки — всего-навсего какая-то слизь, протоплазма — вовсе не умирали; это не было заложено в их генах. Только представьте: ваш пра- … (90 миллиардов «пра»)..-прадедушка, возможно, до сих пор бултыхается в пруду под окном.
Эта протоплазма не вступала в сексуальные контакты, без которых, надо полагать, вечная жизнь была скучноватой. Время уплывало неспешно, и неспешно проплывали в первичном бульоне наши предки, пока новые мутантные гены, жадные до «прогресса», не загорелись этой идеей так сильно, что изобрели половое деление клеток — мейоз. Они научились «комбинироваться» друг с другом новыми волнующими способами. То была своего рода «Камасутра», луч света в царстве амеб.
Разумеется, с изобретением «секса» пришлось тут же придумать и «смерть», чтобы аккуратненько избавляться от одряхлевших, асексуальных, никому уже не нужных носителей генов, иначе очень скоро возникла бы жуткая перенаселенность.
На секс в нашей жизни возложено очень многое. Хотя бы потому, что именно половой акт лежит в самой основе «любви». Это незатейливое действо мы окружаем радужной оболочкой так называемых чувств. Мы украшаем его этим роскошным гобеленом эмоций с миллионом узоров, сотканных из нитей нашей жизни, нашей надежды, нашей тревоги, нашей мечты. Почему-то этот до вульгарности примитивный акт носит у нас благородное одеяние.
В политической жизни организма секс — лишь бездумное удовлетворение потребностей пролетариата, но тут на сцену выходит любовь и все облагораживает своим присутствием. Любовь — это высокая драма, она романтична и трагична Она играет главную роль, она ввергает нас в пучины отчаяния, возносит нас в хрустальные сферы блаженства; именно этот сумбур возвышенных и бесхитростных чувств делает ее противоположностью простого инстинктивного побуждения выполнять замысел нашего истинного хозяина.
8
ВАМ, КОНЕЧНО, ПОКА НЕ СОВСЕМ ЯСНО, ЧТО ПРОИСХОДИТ. Я утаиваю некоторые вещи, держу вас в напряженном ожидании. Пожалуй, для нас, книг, это только естественно, но это абсолютно недопустимо в тех искренних и доверительных взаимоотношениях, которые должны сложиться у нас с вами. Прошу прощения. Сейчас я все расставлю на свои места. Человек, который в метро попытался украсть меня у Миранды, Питер Перегноуз, он же Ляпис Лазурь, известный нам с вами как «Троцкий», был шпионом, сотрудником нашей военной разведки, секретным агентом.
Вернее, не совсем так. Собственно, на жаргоне Офиса его статус в табели о рангах обозначался как «полено», сокращенно от «полномочный наблюдатель» — секретный информатор и агент влияния, тайная связующая нить, одно из щупалец секретной службы, тянущееся в ту часть внешнего мира, где он живет и работает. Много лет назад, когда его «куратор» Крапп Маррена впервые на него вышел, Перегноуз от своей книжной жизни дошел до того, что вообразил, будто бы его вербуют для работы в гламурном мире международного шпионажа. Эта фантазия позволила Краппу эксплуатировать Перегноуза за мизерное жалованье, использовать его энциклопедические знания и многолетние связи в мире книг. Несмотря на весь свой хваленый интеллект, Перегноуз не позволял рассудочной логике развеять свои сны наяву, не хотел признать, что этим все и ограничивается, и никаких шпионских приключений у него не было и никогда не будет. Если ты вынужден красться на цыпочках, когда топчешь мечты других людей, то на собственную мечту даже дохнут боишься.
Итак, поскольку время до встречи еще оставалось, а никаких дел у него не было, Перегноуз, захватив с собой «житие» Миранды Браун, неторопливо, пешочком отправился в Офис, находящийся километрах в полутора к югу от Бонд-стрит на набережной реки Темзы.
Перейдя через аллею Мэлл, что тянется от арки старого Адмиралтейства к Букингемскому дворцу, можно сказать, из воды да в полымя, Перегноуз ступил на тропы парка Сент-Джеймс, вьющиеся среди зеленой весенней травки и рассыпавшихся желтой перхотью маргариток. Однако Питер Перегноуз решил пройтись по тропам парка Сент-Джеймс вовсе не ради их легкомысленной прелести. Он сделал это в ознаменование уже близкого, как он считал, события — присвоения ему за проявленную инициативу статуса полноправного «секретного агента». А этот общедоступный городской сад был, как уверяли все прочитанные Питером романы о секретных службах, парком шпионов.