Хищник

        Морана наблюдала, как он внезапно остановился. Он замер, его рука на перилах, мышцы на его покрытой шрамами спине сжались, одна мышца за другой, когда он полностью свернул свое тело, действие его обнаженной кожи было видно ее глазам. Ее слова были громче, чем пули, выпущенные между ними, подтверждая его худшие подозрения и обнажая ее руку. Она не знала, следовало ли ей сказать ему или нет. Она даже не подумала, прежде чем заговорить. Боже, она устала думать, пытаться расшифровать каждую чертову вещь.

        Она сглотнула, ее бравада заставила ее медленно подняться на ноги, ее потребность знать, наконец понять, не поэтому ли он ненавидел ее так остро, что каждая воздушная полость в ее груди сжималась до боли.

        Потому что, если он ненавидел ее за то, что она жива, тогда как его сестра, скорее всего, не умерла, то она действительно не видела для них никакого выхода. И глядя на его спину, на множество шрамов, покрывающих его плоть, как поцелуи любовника, после того, как несколько часов назад она стала свидетельницей этого момента сильнейшей боли и агонии, истекающих из него кровью, она хотела найти путь вперед.

        Она сжала дрожащие руки в кулаки.

        — Я знаю, что ее украли, и она больше не вернулась.

        Он не двигался. Даже не дышал. Его спина оставалась совершенно неподвижной. Ее сердце сжалось для него, потому что боль, которую он, должно быть, чувствовал, все еще, очевидно имела место быть. Она вспомнила мягкость, с которой он говорил о своей  Закусив губу, она подошла к нему на шаг.

        — Я знаю, что меня тоже украли. — ещё шаг. — Но я вернулась. — тишина. — А она нет.

        Такая тишина. Воздух между ними был тяжелым, словно его слишком натерли, натерли до боли и опухли от боли.

        Морана сокращала расстояние между ними на дрожащих ногах, пока не встала рядом с ним и не посмотрела ему в лицо, положив руку на его неряшливый подбородок, как он делал это несколько минут назад. Он повернулся к ней лицом, с чистым листом, с которого стерли все выражения, его глаза были пустыми, мертвыми, просто смотрящими на нее.

        — Это то, за что ты меня ненавидишь, не так ли? — прошептала она в воздухе между ними, ее голос слегка дрожал. — Потому что меня нашли, а ее нет?

        Его губы дрожали на долю секунды, прежде чем снова сжались, движение было таким минутным, таким быстрым, таким реальным, что она бы пропустила его, если бы не стояла так близко к нему.

        Его челюсти сжались. Морана опустила подбородок и посмотрела вниз.

        — Как ты вообще можешь стоять и смотреть на меня? Боже, как ты можешь позволять мне остаться здесь, когда ненавидишь меня за...

        — Я никогда не ненавидел тебя за это.

        Едва шепот, но слова достигли ее.

        Ее глаза метнулись к нему. Его лицо по-прежнему были лишены всех эмоций. Но она знала, что он говорит правду. Такой человек, как он, который с самого начала выразил свою ненависть так откровенно, не стал бы лгать об этом, когда его открыто спрашивали.

        — Тогда за что ты меня ненавидишь? — мягко спросила она, все свои предположения, замешательства, разбивая тяжелую смерть.

        Свет в комнате стал еще более тусклым, тени удлинялись по мере того, как облака закрывали небо.

        Он отвел их взгляд, глядя в сторону. Она ждала, когда он сделает несколько вдохов, ждала, когда он оглянется на нее, ждала, пока он заговорит. Он этого не сделал.

        Гнев наполнил ее вены с удивительной скоростью. Схватив его за бицепс, она трясла его, пыталась встряхнуть, стиснув зубы.

        — Скажи мне, черт тебя побери! Скажи мне, почему ты хочешь убить меня. Скажи, почему ты этого не сделал, хотя мог. Скажи, почему ты так беспокоишься о том, чтобы причинить мне боль, когда обещаешь мне мою смерть каждым своим словом. Скажи!

        К концу своей тирады она кричала, трясла его рукой, ее гнев, смущение, разочарование, желание, все это враждовали так, как она была незнакома до того, как встретила его, способ, который стал теперь ее прикроватный компаньон. Ее похитили вместе с двадцатью пятью другими

маленькими девочками, включая его сестру, и никто не вернулся, кроме нее. Ей никогда этого не говорили, даже не было никаких указаний, но очевидно, что это было достаточно важно, чтобы аноним сказал ей. И хотя это могло быть понятной причиной его ненависти, это не было причиной вовсе. Что, черт возьми, было тогда?

        Его голубые глаза впились в ее, искра гнева в них внезапно оживила их. Его свободная рука поднялась, чтобы схватить ее запястье, когда он оторвал ее руку от тугого бицепса, притягивая ее ближе, пока они внезапно не соприкоснулись нос к носу, его грудь поднималась и опускалась так же быстро, как и ее, ее сердце бешено колотилось, когда она посмотрела на него.

        — Я тебе ни хрена не должен, — прорычал он в нескольких дюймах от ее рта. — Я делаю то что делаю. Только мне нужно знать причины этого.

        Морана зарычала в ответ.

        — Не тогда, когда они влияют на других людей, которыми в данном случае оказалась я.

        — Не моя проблема.

        Она сузила глаза.

        — Это если я начну верить, что ты просто полон дерьма и горячего воздуха. Ты теряешь контакт, Хищник.