Хищник

Как оказалось, мне пришлось сидеть на дереве и дрожать не так уж и долго: только остаток этой ночи и еще одни сутки. На следующую ночь я снова спустился и пополнил свой запас репы и даже нашел несколько червяков для juika-bloth; они, конечно, его не слишком привлекли, но орел все съел. На следующее утро – после того, как я услышал внутри песнопения братьев, приветствовавших восход солнца, и после того, как они наспех перекусили, – ворота аббатства распахнулись и начали выпускать монахов для работы в поле.

И тут я наконец увидел брата Петра. Он отправился в сарай, потом появился с вилами и лоханью, наполненной нечистотами, и понес их прямо в огород, находившийся между кухней и деревом, на котором я сидел. Он поставил тяжелую лохань, дымящуюся на солнце, и вилами принялся медленно разбрасывать навоз между рядами овощей.

Я дождался, пока брат Петр оказался прямо подо мной. Двигаясь медленно и осторожно, я запустил руку в клетку с juika-bloth и слегка подтолкнул его ладонью под лапами. Птица инстинктивно шагнула назад, на мою руку. Я вытащил орла, снял с него колпачок и выждал еще немного. К этому времени брат Петр уже согрелся от работы и отбросил на спину капюшон своей сутаны. Затем ему снова пришлось нагнуться. Поэтому мы с орлом могли видеть только его затылок. Я подождал, пока бывший повар выпрямится и разогнет спину. Теперь его поднятая голова, с блестящей от жира бледной тонзурой, окаймленной рыжевато-седыми волосами, представляла собой несомненное подобие того покрытого слизью блестящего яйца в гнезде из красноватого мха, при помощи которого я последние недели тренировал орла. Я показал juika-bloth на цель и прошептал: «Sláit».

Моя рука судорожно дернулась вверх, когда птица энергично спрыгнула с нее, а ветка, на которой я сидел, закачалась. Петр, должно быть, услышал шуршание веток и листвы или же хлопанье крыльев juika-bloth, когда орел стал набирать высоту, потому что начал недоуменно оглядываться вокруг себя. Но он не догадался посмотреть вверх. Таким образом, его голова все еще была похожа на яйцо в гнезде, на которое и набросился с высоты орел.

Он упал, сложив крылья, почти вертикально рухнул вниз с немыслимой скоростью. Но тень хищника, скользившая по земле в низком утреннем солнце, двигалась даже быстрей, потому что ей пришлось нестись еще дальше. Маленькая темная тень резко упала вниз на западный склон, закачавшись над межами полей, и в конце концов устремилась на огород подо мной. Juika-bloth, его тень и его жертва встретились и слились воедино в мгновение ока.

Орел нанес Петру в голову тяжелый удар и вцепился когтями в бахрому его волос – возможно, и прямо в скальп тоже, потому что несчастный издал просто нечеловеческий вопль. Но кричал он недолго. Juika-bloth устремил свой ужасный крючковатый клюв в череп монаха, прямо в середину его тонзуры, и в этом месте белое яйцо стало краснее, чем мох вокруг нее. Петр молча упал ничком между грядками разросшейся капусты. А птица все поднимала и опускала свой клюв, снова и снова. Казалось, она пришла в ярость оттого, что у этого яйца была такая твердая скорлупа.

Два других монаха, привлеченные коротким воплем, выглянули из-за угла монастыря и принялись осматривать огород, но они так и не сумели разглядеть Петра, который растянулся посреди грядок капусты. Я спокойно позвал: «Juika-bloth», и орел послушно поднялся в воздух. Его клюв сжимал лоскут какого-то серого вещества, тянувшегося из разбитого черепа Петра. Затем вещество отделилось от головы и потянулось следом за птицей. Когда та вернулась и уселась на ветку рядом со мной, перья ее были все в крови.

– Акх, – произнес один из монахов, – весь этот шум всего лишь из-за кролика или полевки, убитых вон тем орлом.

И они оба снова исчезли, вернувшись к своей работе.

Я посадил juika-bloth на плечо – он все еще жадно поглощал длинную мягкую нить серого вещества, – засунул под мышку плетеную клетку и спустился с дерева. Мне больше не нужна была клетка, но мне не хотелось оставлять следов, поэтому я довольно долго нес ее, прежде чем спрятать в густом подлеске. Еще раньше я оставил там сверток со своими немногочисленными вещами, а теперь забрал их.

Для меня настало время покинуть Балсан-Хринкхен. Я чувствовал себя одновременно и Адамом, и Евой, изгнанными из рая. Будучи предположительно готом по происхождению, я довольно долго вызывал подозрения у католической церкви, а теперь, как маннамави, я вызывал у нее чувство омерзения. Мало того, к моим страшным, так сказать, врожденным грехам добавились еще два: я вполне осознанно стал не только вором, укравшим святую реликвию, но и жестоким хищником, хуже juika-bloth. «Вот интересно, – раздумывал я, – к которому из этих двух грехов, воровства и убийства, меня подстрекнул Адам, а к которому Ева?»