— Вот, все вы женщины одинаковы, — цинически сказал Струве. — Только уступай им, давай им. Эгоистические особы. Что же вы нам со своей стороны ничего не предлагаете. Мужчины — торговцы, женщины — ростовщицы. Вы любопытны, поэтому и несчастны. Вы считаете, что я обязан помочь вам за одну вашу улыбку, и просите меня изменить обещанию и долгу чести ради вашего каприза. Что же, это по-женски, я готов отдать себя в ваши руки, но не даром. Мы будем торговаться с вами.
— Это вовсе не из любопытства, — с негодованием отрицала она. — Это мое право.
— Нет, вы просто слыхали праздные слухи и загорелись любопытством. Вы думаете, что я могу пролить новый свет или отбросить новую тень на всю вашу жизнь, а вы больше не доверяете своим близким. А что если я скажу вам, что у меня тут в сейфе лежат привезенные вами весною документы и что в них — правда о том, невиновен ли ваш дядя, или его следовало бы дать повесить толпе, приходившей к вам? Что тогда? Что дали бы вы, чтобы прочитать их? Ну, так знайте: документы у меня, и если вы настоящая женщина, то вы не успокоитесь, пока не увидите их. Хотите ли торговаться со мной?
— Да, да, дайте мне их! — воскликнула она.
При виде ее нетерпения кровь волной залила ему лицо, и он быстро встал с места и направился к ней, но она отступила к стене, бледнея, с широко раскрытыми глазами.
— Разве вы не понимаете, — бросила она ему, — что мне необходимо видеть их?
— Конечно, понимаю, но я хочу получить поцелуй для закрепления договора, в счет платежа.
Она оттолкнула его и пошла к двери.
— Как знаете, но я уверен, что вы не успокоитесь, не повидав этих бумаг. Я изучил вас и держу пари, что вы не в состоянии ни выйти за Мак Намару, ни взглянуть в глаза вашему дяде, не узнав настоящей правды. Если бы вы были уверены, что они мошенники, — другое дело, но, только подозревая их, вы попадаете в безвыходное положение. Это по-женски. Приходите, когда захотите, и я дам вам доказательства, так как не позирую на высокую добродетель. Я, Уилтон Струве, довольно ловкий торгаш. На моем надгробном памятнике можно сделать надпись: «Он получил все полностью». Теперь идите этой дверью, и никто вас не встретит.
Убегая, она дивилась тому, как она могла так долго оставаться у него и слушать его. Какое чудовище!
Его намерения были ясны с первого дня их знакомства, к тому же он был совершенно лишен совести. Она знала это и, несмотря на это, с гордой самоуверенностью молодости обратилась к его помощи в самый отчаянный час.
Он был проницателен и хитер, и попытка ее не удалась; однако девушка знала, что не успокоится, пока не найдет ответа на мучившие ее вопросы. Она должна вырвать разъедавшее ее душу подозрение.
Она с нежностью вспомнила о доброте к ней ее дяди, отчаянно цепляясь за веру в последнего близкого человека и болезненно ощущая отсутствие брата, проживавшего где-то в этой таинственной стране.
Мак Намара не мог помочь ей; она совсем мало знала этого человека, на которого теперь легла тень ее подозрений.
Элен чувствовала себя невыносимо одинокой и покинутой после недавно пережитого, а затем и встречи со Струве; она решила, что гордость не должна останавливать ее, раз есть факты, о которых ей необходимо разузнать.
Через несколько минут она уже стучалась к Черри Мэллот.
Когда последняя вышла к ней, Элен с удивлением увидела, что лицо Черри заплакано.
Молодая девушка не имела понятия о буре, перенесенной Черри за время ее отсутствия. Вид свежей молодой красоты Элен разбудил в душе авантюристки целый вихрь озлобления и ревности. «Была ли Элен виновата перед ним или нет, но ясно, что Гленистэр не мог колебаться между ними двумя», — говорила себе Черри. Теперь она негостеприимно и молча уставилась на посетительницу.
— Не впустите ли вы меня? — попросила Элен… — Я хочу сказать вам одну вещь.
Когда они вошли в комнату, Черри продолжала смотреть на нее непроницательным и холодным взглядом.
— Мне нелегко было вернуться, — начала Элен, — но я чувствовала, что так надо. Помогите мне, если можете. Вы сказали, что совершается большое беззаконие, что вы это знаете; я подозревала, но не смела сомневаться в своих близких. Вы думали, что я заодно с ними, что я предавала своих друзей. Подождите, — торопливо продолжала она, увидав циничную улыбку собеседницы. — Скажите же мне: что вы знаете, что вы слышали обо мне и о других? Я хочу добиться правды. При такой борьбе много ходит всегда слухов, но скажите, имеются ли определенные доказательства вины моего дяди?
— Это все?
— Нет. Вы сказали, что Струве знает обо всем. Я была у него и пыталась выманить у него правду, но…
Она вздрогнула при этом воспоминании.
— И что же, с успехом? — спросила Черри, ощущая страшное любопытство, несмотря на всю свою антипатию.
— Не спрашивайте меня. Мне противно вспоминать об этом.
Черри разразилась жестоким смехом.