Хищные птицы

Первую остановку Мандо сделал в Сайгоне. Потом были Бангкок, Рангун, Карачи и Каир. Из Каира он отправился в Милан, а из Милана — в Мадрид. Посещая азиатские столицы, он не мог за неимением времени осмотреть все достопримечательности, о которых читал еще в школьных учебниках географии. Он спешил как можно быстрее попасть в Европу, чтобы заняться делами. Но сколь ни краткими оказывались его остановки, Мандо использовал их максимально. Первая его длительная остановка была в Мадриде. Как-никак для каждого филиппинца Мадрид олицетворяет собой «Мать-Испанию». И Мадрид и Барселона, два крупнейших центра испанской культуры, произвели на него огромное впечатление. Старые кварталы этих городов живо напомнили Мандо Интрамурос и Сан-Николас в Маниле. В Мадриде он познакомился с несколькими филиппинскими семьями, которые вполне адаптировались к здешним условиям и не имели ни малейшего желания возвращаться на родину. Однако Мандо знал немало испанцев, проживающих в Маниле, Илоило, Самбоанге и в других городах Филиппинского архипелага, не желавших возвращаться в свою родную Испанию.

Мандо несколько раз побывал во дворце Конгресса депутатов и знаменитом Мадридском университете. Он обратил внимание на то, как тщательно дворцовая стража проверяла документы у посетителей, поскольку там находилась резиденция самого генералиссимуса.

Тщетно пытался Мандо отыскать дом, в котором почти сто лет назад размещалась редакция и типография газеты «Ля Солидаридад», издававшейся видными филиппинскими просветителями Дель Пиларом, Хаэной и Рисалем и служившей рупором филиппинской эмиграции в Европе. На его месте высилось современное многоэтажное здание, и не было никакой, даже скромной, мемориальной доски.

Много часов провел Мандо в Национальной библиотеке, отыскивая материалы, относящиеся ко времени захвата Филиппин Испанией. Ему показалось, что испанцы весьма радушно встречают филиппинских туристов, чуть ли не как своих дальних родственников. Один филиппинец, старожил Мадрида, рассказывал ему:

— Испанцы, в общем, хороший народ, с большим чувством собственного достоинства. Вот только с властями им никогда не везло. Министры у них все как на подбор были заядлыми работорговцами и колонизаторами. Правительство всегда направляло в свои заморские владения отбросы общества. Может быть, именно поэтому Испания и лишилась всех своих колоний. К нам, филиппинцам, у них изменилось отношение после революции тысяча восемьсот девяносто шестого года[59]. Тогда они воочию убедились, что филиппинцами нельзя помыкать, словно рабочим скотом.

Мандо посетил великолепные мадридские соборы, очень похожие на манильские, не преминул посмотреть бой быков, во время которого ему пришла мысль о суровом и жестоком нраве испанцев, постоянно ощущавших железную руку авторитарного режима. Два месяца в Мадриде пролетели незаметно.

Следующим городом на его пути стал Рим. Вечный город поразил Мандо резкими контрастами. Уже в аэропорту он обратил внимание на то, что рядом с распятием продавались статуэтки Венеры Милосской. В самом католическом городе мира, под боком у Ватикана, оказалось много коммунистов. В Италии вообще, как он узнал, самая большая после Советского Союза коммунистическая партия? Руины древнего Колизея соседствовали с самыми современными зданиями. По субботам, как и в Маниле, все административные учреждения были закрыты, зато гостеприимно распахивали двери театры, кино, рестораны и магазины. По воскресеньям же город словно впадал в оцепенение, функционировали лишь триста церквей, где шла бойкая торговля образами святых, медальонами, четками, распятиями — одним словом, товаром, пользовавшимся большим спросом у паломников и верующих туристов. Рим был буквально наводнен туристами. И Мандо совершил множество разнообразных экскурсий в самом Риме, побывал в Неаполе, в Сорренто и на Капри.

В Риме он поселился в небольшой гостинице неподалеку от базилики св. Анны, почти в самом центре. В библиотеке Ватикана, где одно лишь прикосновение к книгам и рукописям на древнем пергаменте повергало в трепет, Мандо с удивлением взирал на многотомные списки «индексов запрещенных книг», которые должны были служить руководством для правоверных католиков. Тут значились книги по самым различным отраслям знаний. Сколько же, оказывается, он нагрешил, читая и перечитывая произведения Вольтера и Гюго, Рабле и Стендаля, Флобера и Франса, Золя и Лоуренса! Даже на «Жизнь Иисуса» Ренана был наложен запрет, не говоря уже о сочинениях Коперника, Галилея, Кеплера и многих других ученых. «Недаром, — подумал Мандо, — именно церкви принадлежит изречение: „Вредная книга опаснее всякого оружия“. И именно св. Павел первым показал, как следует церкви поступать с „вредными“ книгами, — он приказал их сжечь». С тех пор и пошло. Жгли книги на кострах молодчики Гитлера и Муссолини. Жгли книги прогрессивных филиппинских писателей и японцы.