— Что пишешь? — кивнул царевич на разложенные на моём столе бумаги, едва мы заняли места за вторым, приставным, столом.
— Диссертацию, — с улыбкой признался я. — Хочу доктором наук стать.
— У тебя же и так хорошо всё, зачем тебе ещё и это? — удивился царевич.
— У меня хорошо, — согласился я. — А вот у науки без моего ценного в неё вклада — не очень. Решил вот восполнить.
Посмеялись, так, без особого задора. Вошёл Смолин, принёс бутылку и два бокала, поставил, разлил с чёткостью и аккуратностью, которую бы по достоинству оценили и у Деливиретта, поклонился и вышел. Всё молча, зато с таким достоинством и почтением, что даже царевич проникся.
— Это и есть тот самый Смолин? — спросил он, когда мой дворецкий нас покинул.
— О, даже ты слышал? — удивился я. Да, с царевичем мы были на ты, причём по его же инициативе, но только наедине. На публике в неофициальной обстановке я имел привилегию именовать его по имени-отчеству, без титула, а в официальной — сами понимаете.
— Слышал, — кивнул царевич, — но видеть не приходилось. Но хорош!
— Хорош, — согласился я. — Дорог, но хорош. Ладно, Бог с ним, со Смолиным. Давай-ка выпьем, да рассказывай, с чем пришёл.
— Ты же помнишь анекдот, как некая дворянка Ташлина застрелила вора из твоего карабина? — спросил царевич, когда мы отдали должное вину, что делали у моего тестя.
— Помню, — ответил я. — Только не она стреляла.
— А кто? — удивился царевич.
— Муж. Он на самом деле никуда не уезжал, прятался от карточных долгов, — кратенько изложил я ту самую дурацкую историю.
— Даже так? — на этот раз особого удивления я у царевича не заметил. — Может, и что Ташлина безвестно пропала, тоже знаешь?
— Знаю, — ответил я.
— А откуда, если не секрет? — удивление сменилось интересом.
— Её брат, поручик Фильцев, состоит порученцем при генерале Бервальде, — не стал я скрывать.
— А, мудрец в мундире, — царевич употребил прозвище, коим за глаза именовали генерала Бервальда. — Стало быть, не зря брат послал меня к тебе…
Братьев у Леонида было трое, но в данном случае он, надо полагать, имел в виду самого старшего — нашего царя и государя Фёдора Васильевича. А предвидение-то, гляди-ка, не обмануло… Оно, конечно, и раньше не обманывало, но уж больно необычно в этот раз проявилось.
— Губные Ташлину ищут, — поведал царевич. — Уже и на молитвенное розыскание в Иосифо-Волоцкую обитель подали…
— Кто подал? — вклинился я. — Сам Ташлин или губные?
— То-то и оно, что губные, — недовольно проворчал царевич. Так, а это уже интересно… Очень и очень интересно.
— Боярин Висловатов большой радости от того, что сыск будут проводить губные, не выказывает, — продолжал царевич, — говорит, если за Ташлиным что и найдётся во всём этом, всё одно не стоит губным в дела Палаты свой нос совать, да и огласка у них может случиться, а на такое он идти никак не желает.
Хм, что же такого в Палате государева двора может быть интересного, что её главноначальствующий не хочет видеть в своём ведомстве губных? Вслух я, однако, спросил другое:
— А если искать Ташлину будет Палата тайных дел?
— Этим сыск поручать уже и сам брат остережётся, — усмехнулся царевич. — Между боярином Висловатовым и князем Свирским не то что приязни особой нет, там целая стая чёрных кошек пробежала. И потому никакой беспристрастности при таком розыске даже близко не будет. У тайных и Ташлин виноват окажется, и сам боярин Висловатов, и ещё кто-нибудь, да не один и не двое.
Таких подробностей взаимоотношений главноначальствующих палатами я не знал. Впрочем, о Палате тайных дел вообще мало кто и мало что знал — такая уж у них служба.
— Палата Государева надзора? — предложил я последний вариант.
— Эти же сами по себе только с бумагами разбираются, — царевич даже руками развёл. — Если настоящий розыск, то к губным или военным своих посылают.
Ну да, по себе знаю, был недавно именно таким посланцем. [1] И, кажется, я сообразил, к чему клонит царевич. Но пусть лучше сам скажет. Точнее, передаст слова царя, ясно же, что именно царским посланцем Леонид ко мне и явился.
Пользуясь заминкой в разговоре — царевич, должно быть, обдумывал, в каких словах передать мне царскую волю — я снова присмотрелся к своему гостю. Было у меня такое развлечение — искать в Леониде сходство и различие с его царственным братом и каждый раз находить что-то новое.