Хитрая затея

— «Женитьбу Фигаро», — ответила баронесса уверенно, но одарила пристава таким злобным взглядом, что могла бы, казалось, прожечь в нём дырку. Ну да, опустив в обращении приставку «фон», Иван Адамович показал, что как особу благородного состояния более её не воспринимает. Но возражать не пыталась, должно быть, понимая бесполезность любых протестов в своём нынешнем положении.

— Кто из высоких особ присутствовал на представлении? — не останавливался Крамниц.

— Царевич… Владимир, — прижать бывшую (да, теперь уже бывшую) баронессу не вышло, хотя заминку с ответом заметили мы оба. Но заминку эту к делу не пришьёшь… Впрочем, всё правильно — Липпе должна была отчитываться перед хозяйкой о своих выходах. И если для девушки из простого народа посидеть в одной зале с царевичем и царевной стало событием, которое она не забыла, то для дворянки оно было, в общем-то, делом более-менее привычным, и вспомнить доклад служанки она смогла с некоторым трудом.

— Ну хорошо, вижу, вы это знаете, — с обманчивой покладистостью согласился Крамниц. — Но откуда эти подробности знать Эльзе Липпе, если в театре были вы, а не она? Что вы ей о том сказали, мне говорить даже не думайте — ни за что не поверю, будто вы ей докладывали. А она знает, у нас её слова записаны.

Не только записаны, заметил я про себя, но и проверены. За эти дни я через Леонида выяснил, что его брат Владимир с супругою ходили на «Женитьбу Фигаро» как раз-таки тринадцатого октября прошлого года.

— И ещё: неужели вы и вправду полагаете, будто присяжные поверят в то, что какая-то служанка могла обмануть Ташлину, выдавая себя мало того, что за особу благородного происхождения, так ещё за хорошо знакомую ей приятельницу? — с усмешкой поинтересовался Иван Адамович.

Дыра, которую наша вынужденная собеседница снова попыталась прожечь взглядом в приставе, на этот раз явно задумывалась как ещё большая по размеру, но у Маргариты Фёдоровны опять ничего не вышло.

— Да, — через минуту вынужденно признала Альштетт, но тут же попыталась извернуться. — Да, это я отравила Антонину. Но я не могла иначе! Евгений… Вы ему не верьте, это страшный человек! Он сказал, что убьёт меня, если я его ослушаюсь!

Крамниц выслушал этот театральный монолог с показным сочувствием. Да, актриса из неё могла бы получиться неплохая… Но не с такими зрителями.

— Каретой Артман правил и тела он же закапывал, — Крамниц не спрашивал, а требовал подтверждения этих своих слов.

— Да, — с бывшей баронессы можно было писать картину «Обманутая и покинутая».

— Ценности старинные почему Артману передали? — строго спросил пристав.

— Я не передавала, может, Евгений передал? — не врать, похоже, давалось ей с огромным трудом.

— И как бы Ташлин передал их Артману, если они после убийств у вас же с ним и были? — ехидство из Крамница так и сочилось.

— Мы хотели за границу уехать и связаться с покупателем уже оттуда, — нехотя выдавила Альштетт.

— «Мы» — это вы с Ташлиным или вы с Артманом? — Крамниц удостоился очередного прожигающего взгляда, впрочем, такого же безрезультатного, как и предыдущие.

— Я не буду на это отвечать, — бывшая баронесса всё же решила показать зубки.

— Не будете сейчас — ответите потом, — безразличие пристав изобразил вполне убедительно. — О смерти Артмана вам уже известно?

— О смерти? — растерялась Альштетт. — Как о смерти?!

— Юрген Артман оказал вооружённое сопротивление сопротивление губной страже и был застрелен, — сухо объявил Крамниц.

— Дурак… — бывшая баронесса грустно улыбнулась. — Бешеный дурак. Всегда таким был… Был…

Надо же, она, оказывается, способна на живые человеческие чувства. Да уж, а бежать-то она и впрямь не с Ташлиным собиралась…

— Увести, — приказал Крамниц.

Сцену гневного возмущения госпожи Альштетт своим водворением в камеру я, пожалуй, пропущу. Вот только что была женщина как женщина, переживающая смерть своего мужчины, и на тебе — снова поток яростной ругани, визг, праведное недоумение и прочие уже знакомые актёрские приёмы. Вот интересно, она что же, всерьёз надеялась, что после всего ею сказанного ей разрешат вернуться под домашний арест?

Крамниц велел писарю переписать набело допросные записи, а мы тем временем отправились попить чаю. А что, уж Иван Адамович перерыв заслужил честно, да и я таких гадостей наслушался, что перевести дух не мешало. Пристав после чаепития собирался снова допросить Ташлина, и я мог такое его стремление дожать обоих только приветствовать.

За чаем мы молчали. Крамниц и без того наговорился в допросной, я же никак не мог отделаться от ощущения, что за услышанным есть какой-то второй слой, и слова отравительницы надо воспринимать не сами по себе. Да, сказала она многое, и присяжным её показаний на обвинительное постановление вполне хватит. Но куда больше занимало меня то, что она не сказала. Сообразить бы ещё, что именно…

— Читайте, господин Ташлин, — пристав положил перед ним допросные листы, — госпожа Альштетт тут много чего наговорила. Теперь опять хочу вас послушать.