Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Часть первая

— В таком случае, Антоньо, доставь нам удовольствие, спой что-нибудь, пусть наш почтенный гость уверится, что и в лесах и в горах можно встретить людей, смыслящих в музыке. Мы уже рассказали ему о твоих способностях, — твое дело проявить их и доказать, что мы говорили правду. Итак, прошу тебя: сядь и спой нам, пожалуйста, романс о твоих сердечных делах, тот, что сложил для тебя твой дядя, священник, и который пользуется таким успехом в нашем селе.

— Охотно, — молвил юноша.

Не заставив себя долго упрашивать, он сел на дубовый пень и, как скоро настроил равель[121], с великою приятностью начал петь:

Ты меня, Олалья, любишь,
Хоть об этом мне, конечно,
Не сказала даже взором —
Языком безгласным сердца.

Зная, что ты знаешь это,

Я отбросил все сомненья:
Мы любовь скрывать не в силах,
Если нам о ней известно.

Пусть меня по временам

Ты пытаешься уверить,
Что душа твоя — как бронза,
Как гранит холодный — перси.

Но из-под глухих покровов

Твоего высокомерья
Мне тайком надежда кажет
Краешек своей одежды.

И гонюсь я за приманкой,

Хоть и не могу доселе
Ни торжествовать, что избран,
Ни крушиться, что отвергнут.

Если правда, что учтивость

Есть взаимности примета,
Вправе я считать, что скоро
Сбудутся мои надежды.

Если правда, что награда

Полагается за верность,
Кой-какие основанья
Я просить о ней имею.

Не заметить не могла ты,

Если только не ослепла,
Что хожу я и по будням
В том же, в чем по дням воскресным.

Где любовь, там и наряды,

Потому-то попышнее
Я одеться и стараюсь,
Если жду с тобою встречи.

Уж не говорю о танцах

И о пенье, коим тешил
Я порой тебя с заката
И до петухов рассветных.

Я красу твою повсюду

Восхвалял так откровенно,
Что себе врагов немало
Нажил честностью своею.

Например, сказала так

В Беррокале мне Тереса:
«Можно ангела увидеть
Даже в обезьяне мерзкой.

Долго ль самого Амура

Одурачить при уменье
Накладными волосами
Иль любой другой подделкой?»

Я вспылил, девица — в слезы.

Тут со мною в объясненья
Брат двоюродный пустился…
Знаешь ты, что с ним я сделал.

Домогаюсь я тебя

Не из жажды наслаждений
Незаконных и внебрачных.
Нет, мои похвальны цели.

Так пускай в силок из шелка

Нас с тобой уловит церковь.
Ты лишь не сопротивляйся,
Затянуть позволь мне петлю.

Если ж нет, клянусь, Олалья,

Всем святым, что есть на свете:
Разве только что в монахи
Я уйду из этих дебрей.

На этом кончил свою песню пастух, тогда Дон Кихот попросил его еще что-нибудь спеть, но Санчо Панса, который более расположен был соснуть, нежели слушать пение, воспротивился.

— Давно пора вашей милости выбрать себе место для ночлега, — сказал он своему господину. — Они и так за день намаялись, куда им еще петь по ночам!

— Я тебя понимаю, Санчо, — заметил Дон Кихот. — Ясно, что походы к бурдюку должны быть вознаграждаемы сном, но не музыкой.

— Боже милостивый, кому что! — воскликнул Санчо.

— Не отрицаю, — сказал Дон Кихот. — Итак, ты можешь устраиваться, где тебе угодно, мне же, принимая в рассуждение избранный мною род занятий, приличнее бодрствовать, нежели спать. Со всем тем не худо было бы тебе, Санчо, еще раз перевязать мне ухо, потому что оно болит нестерпимо.