Хитрые уловки

Мартин посадил Джинджер на стул, и она наблюдала, как вода быстро заполняет ванну. Зрелище клокочущей воды в ванне всегда нравилось ей, успокаивало; ведь это не море. Она сама не заметила, как задремала. На одну лишь секунду. Из оцепенения ее вывели руки Мартина: мягко, но настойчиво освобождающие ее от одежды.

Джинджер проснулась и схватилась за кофточку, которую Мартин пытался с нее снять.

— Джинджер, ради Бога.

— Я могу раздеться сама! — отчаянно зашипела она. — Уйди, я буду раздеваться! Я буду раздеваться… без тебя, — внесла она полную ясность в этот вопрос тоном, не терпящим возражений.

Мартин не собирался спорить. Она ведет себя очень странно, но времени на уговоры нет: чем дольше Джинджер остается в мокрой одежде, тем больше у нее шансов заболеть.

Пожав плечами, он вышел из ванной и закрыл за собою дверь.

Джинджер потянула с себя мокрую кофточку, но остановилась и с опаской взглянула на дверь. Никакого замка. Она зло сжала губы. Нет, бояться, что Мартин вернется и вынудит ее к чему-то, чего бы ей не хотелось, просто глупо. В конце концов, он имел не одну возможность делать это с нею всю прошлую неделю без продыху, но он относился к ней, как к сестре или ребенку, то есть не как к женщине.

Нет, каков подлец! Сначала обманом завлек ее в свою постель, а потом пренебрег ею, словно надоевшей куклой! Как он только не выкинул ее на свалку?

Она сорвала с себя набухшие от влаги одежды и бросила тут же на пол, потом зажмурилась и ступила в горячую воду, которая сначала показалась ей даже неприятной по контрасту с ледяной кожей. Ванна действительно огромная, в ней и двое чувствовали бы себя достаточно комфортно, даже трое… Ведь Мартин стоит двоих. Этот мощный мужественный мужчина…

— Мартин!

Джинджер закрыла глаза, но две слезы предательски пробились из-под смеженных ресниц. Сердито она надавила на кнопку, и вода забурлила: включился режим водного массажа.

Для чего она кричала? Кого звала? Она ненавидит его… ненавидит…

— Джинджер?

Тишина. Мартин помялся возле закрытой двери и постучал еще. Никакого ответа. С тревогой он открыл дверь и замер на пороге.

Джинджер, свернувшись калачиком на теплом дне пустой ванны, крепко спала, накрытая полотенцем. С распущенными волосами и свободным от косметики лицом она выглядела такой юной и уязвимой, что Мартину захотелось взять ее на руки и как следует укутать.

Стараясь не разбудить Джинджер, он подхватил ее и понес к двери.

— Марти… — прошептала она, улыбаясь.

— Тихо, все хорошо. Я уложу тебя спать, — мягко успокоил ее он, внося в спальню.

Он уложил свою прекрасную ношу на кровать и тщательно подоткнул пуховое одеяло. Мартин хотел сразу же уйти, но невольно залюбовался спящей женщиной. Он любит ее и теперь не понимал, как он хотя бы на несколько часов смог смириться с мыслью о ее уходе. Он любит ее вопреки всему, что о ней знает. И когда он это понял, то почувствовал почти что эйфорию, словно одним махом сбросил с плеч тяжеленный груз.

Произошедшее с ним противоречило всему, во что он верил с детства. Но огромная волна радости, испытанной в этот момент, разрушила последние преграды, утлая плотина условностей, которые вынуждали его держать Джинджер на расстоянии, рухнула, и он почувствовал себя свободным.

Убедившись, что Джинджер больше не нуждается в его помощи и что сон ее глубок, Мартин спустился вниз. У него оставались еще некоторые дела, да и Пупси с Наполеоном пока ничего не ели.

Оставшуюся часть дня Джинджер проспала. Мартин так часто входил к ней — проверить пульс, температуру, просто полюбоваться на нее, — что даже подумывал перебраться вместе со всеми бумагами в спальню, но не решился, боясь потревожить ее сон.

Ужинал Мартин в одиночестве. Туман постепенно начал рассеиваться. Дом был тих, но не пуст. Это успокаивало.

Мартин вспомнил о том, как много раз он сидел вечером один в библиотеке, как готовил себе ужин и поглощал его в полном одиночестве, даже не используя великолепную столовую. Впервые он понял, что имела в виду мать, когда говорила: «Вот состаришься, и некому будет подать тебе стакан воды». «Да найдется в конце концов какая-нибудь очаровательная сиделка или добрая нянечка», — обычно отвечал он матери. Но сегодня до него дошел истинный смысл ее слов. Одиночество прошлых лет подступило к Мартину. И, хотя наверху в его спальне спала Джинджер, а рядом в корзинках дремали кот и собака, ему стало не по себе от мыслей о монастыре, в который он сознательно себя заточил. Никогда он больше не будет одинок. С ним всегда будет его Джинджер, милая прекрасная женщина, которая его преданно любит. И которую любит он.

Мартин захотел немедленно ее увидеть. Он почти бегом поднялся по лестнице, вошел в. спальню и присел на край постели, затем тихо разделся и лег рядом с ней. Веки Джинджер дрогнули: она почувствовала, как под весом Мартина слегка прогнулся матрас.

— Марти?

— Да? — отозвался он и обнял Джинджер. Она хотела сказать, чтобы он не трогал ее, но Мартин уже приник к губам поцелуем, мягко и с такой нежностью — конечно же ложной, — что ее глаза заполнили слезы.