Хитрый Панько и другие рассказы

— Господи милосердный! Ишь, какую он мне начал чепуху городить! Ему и эти последние крейцеры в сундуке мешают! Унес бы все, что есть, из хаты и роздал бы адвокатам. И греха ты не боишься? Да лучше бы все огнем пожгло! Я молчала, а теперь, ей-богу, не стану молчать. Из горла у тебя выдеру, а не дам! У людей хозяева норовят в дом, а этот последнюю животину отдал бы, только бы сунуть в пасть адвокату!

Семен не ожидал этого. Он не знал, что отвечать, как защищаться, и молчаливо слушал женину ругань. Наконец решился ответить:

— Да ты погоди! Не знает еще, что к чему, а уж подняла такой крик, что птица на крыше не усидит! Да он же все расходы вернет…

Семениха перебила его:

— Показывай мне груши на вербе! Не дам, хоть убей, не дам! — крикнула она.

Семен вскочил с лавки, стал возле стола, выгнулся, точно кот, готовящийся прыгнуть на мышь, и сжал правую руку в кулак, словно собираясь швырнуть в жену камнем.

— Цыц! Слышишь, цыц! — заорал он на жену. — Подумать только: она меня расточителем обзывает! Ой, не попадайся лучше мне под руку! Ишь ты, лезет мне советы давать… Советчица! Цыц! Советы мне дает!.. А ну-ка к горшку! Там твое дело!

И началась в хате у Семена такая ссора, что, услышав крики, прохожие останавливались. Семен закончил ссору тем, что вынул из сундука все деньги и понес их адвокату.

V

В четверг утром Семен не вышел в поле, так как в полдень должна была приехать комиссия. Он был занят тем, что сзывал к себе дружески расположенных к нему людей, чтобы они были у него за свидетелей. И люди эти явились: пришел войт, пономарь и два дальних родственника Семена.

Эти люди пришли, во-первых, потому, что хотели оказать Семену соседскую услугу: свидетельствовать, если понадобится, в его пользу; во-вторых — потому, что комиссия очень редко приезжает в село, и хозяева в таких случаях жертвуют своим рабочим днем. Больно уж тянет их поглядеть на лошадь, запряженную в экипаж с колокольчиком, на судью в чиновничьей фуражке, на сгорбленного писаря. А тут еще два адвоката собираются приехать. Кто кого?! А войт пришел еще и потому, что он обязан быть там, где появляется какой-нибудь чиновник. Таковы были причины, побудившие этих людей притти к Семену. Однако эти причины были только так, для отвода глаз, а на самом деле всех этих людей привело сюда совсем другое. Они не столь были расположены к Семену, сколь ненавидели Юрка, и хотели насладиться тем, как Юрко проиграет процесс, и, может быть, ввернуть и самим какое-нибудь словцо, которое бы Юрку пошло во вред.

За что они ненавидели Юрка? Коротко сказать — за то, что этот неречистый Юрко — «читальник»! Чем это грозило им, они не могли бы сказать, но нутром чувствовали, что Юрко этим словно бы чинит им какую-то пакость.

Ненавидели они Юрка за то, что он организовал читальню и очень ревностно посещал ее. Ненавидели его за то, что, когда происходили какие-нибудь выборы, Юрко бросал работу и хоть сам и не отваживался вступать в споры с комиссией и, голосуя, нередко путал, но зато ходил от хаты к хате, сзывал людей и, стоя возле канцелярии, следил за ними, точно пастух за стадом, чтоб оно никуда не разбегалось. Ненавидели они его за то, что Юрко только и ждал случая, чтобы его куда-нибудь послали по делам читальни. Он относил письма на почту и приносил с почты в читальню газеты. В общем они ненавидели Юрка за то самое, за что его любили посетители читальни.

Они видели, что в селе возникает какая-то новая порода людей, которая хочет сломать старые обычаи. А им эти обычаи были по душе.

Эти обычаи были таковы: не видеть света дальше своего родного села; не возмущать сельскую поэтическую жизнь никакими новыми стремлениями; сохранить на возможно более долгий срок наивные детские взгляды на все окружающее. Они не располагали ничем для того, чтобы одолеть в борьбе новую породу людей, и, кроме того, вынуждены были в глубине души признать правоту сторонников читальни. Но тем сильнее они их ненавидели.

Войт же и по обязанности был противником Юрка, боясь, что сторонники читальни при перевыборах скинут его с должности, и в то же время страшился присоединиться к ним, так как видел, что поляки, командующие из города крестьянами, ненавидят это новое народное движение.

Войт побрился так, что лицо его блестело, как зеркало, надел новый сардак[5] и нацепил на грудь медаль за участие в войне с босняками. Семен приветствовал войта очень любезно, чуть руки ему не целовал. «Как-никак, — думал он, — войт знается с панами. Может, какое-нибудь словцо за меня вставит? Этого, верно, будет достаточно, коли судьям увидит, что войт со мной хорош. Вот, подумает, порядочный хозяин, раз сам войт с ним дружбу водит; стоит повернуть дело в его пользу. Что ж? Нам неведомо, кому и чем надо угождать».

А Юрко тихонько поднялся еще затемно, вышел во двор, сложил бороны на повозки, прихватил с собой челетку[6] ячменя и приготовился ехать в поле. Жена, заметив это, бросилась из хаты — и:

— Юрко! Ты, — говорит, — куда?

— Видишь, сеять.

— Да ты не прикидывайся дураком! Комиссия ж приедет!

— Я, видишь, понимаешь, не того…