Хижина дяди Тома

«Берега Иордана», «Земля Ханаанская» и «Новый Иерусалим» то и дело упоминались в этих песнях, ибо богатому, пылкому воображению негров особенно милы живописные картины и словесная пышность.

Распевая свои любимые мелодии, они и смеялись, и плакали, и били в ладоши или же горячо пожимали друг другу руки, словно им и в самом деле удалось достичь «берегов Иордана».

Пение перемежалось проповедями, назидательными рассказами. Одна убеленная сединами старушка, уже давно не работающая, но всеми почитаемая, как живая летопись минувших времен, встала с места, опираясь на свой посох, и повела такую речь:

— Дети мои! Не могу вам сказать, как я рада видеть вас и слышать вас, потому что, кто знает, когда мне будет суждено приобщиться к вечному блаженству? Но я готова, дети мои, так готова, что будто и узелок у меня связан в дорогу и чепчик сидит на голове, и я только и жду, когда за мной подъедет повозка и увезет меня домой. Иной раз не спишь ночью и все караулишь — не застучат ли ее колеса. И вы тоже будьте готовы, дети мои, — тут она ударила посохом по полу, — ибо нет ничего слаще вечного блаженства. Говорю вам, дети мои, нет его слаще! Если бы вы только знали, как это хорошо — вечное блаженство! — Не в силах продолжать, старушка опустилась на место вся в слезах, а хор грянул:

О Ханаан! О Ханаан!
Земля обетованная!

По просьбе всех мистер Джордж прочел несколько последних глав из Апокалипсиса, и его то и дело прерывали возгласами: «Боже мой, боже!», «Нет, вы послушайте!», «Подумать только!», «Неужто все так и будет, как тут написано?».

Довольный своим успехом, Джордж, хорошо усвоивший материнские уроки по закону божию, время от времени пускался в собственные толкования текста, чем вызывал восторги у молодежи и чувство умиления у стариков. Под конец слушатели пришли к единодушному выводу, что «сам священник не мог бы так хорошо все объяснить» и что это «просто уму непостижимо».

В вопросах религии дядя Том считался во всей здешней округе чуть ли не духовным пастырем. Высокие нравственные устои, более широкий и развитой ум заставляли его собратьев относиться к нему с уважением, точно к священнику, а доходчивость и душевность его проповедей могла бы найти путь даже к сердцу образованных людей. Но особой проникновенности достигал он во время молений. Трудно представить себе что-нибудь более трогающее своим простодушием и детской серьезностью, чем эти молитвы, украшенные текстами из Священного писания, которые вошли в плоть и кровь Тома и будто сами собой слетали у него с языка.

По словам одного набожного старого негра, Том «молился без осечки». И молитвы его так действовали на внимавшую ему паству, что иной раз им грозила опасность совсем потонуть в горячих откликах, раздававшихся со всех сторон.

Пока все это происходило в хижине работника, в доме хозяина разыгрывалась совсем другая сцена.

Работорговец и мистер Шелби сидели в той же столовой, за тем же столом, на котором возле чернильницы лежали какие-то бумаги.

Мистер Шелби подсчитывал пачки денег и одну за другой передавал их работорговцу.

— Все правильно, — сказал наконец Гейли, — а теперь проставьте свою подпись вот тут и тут.

Мистер Шелби торопливо взял обе купчий, подписал их и отодвинул в сторону вместе с деньгами. Ему, видимо, хотелось поскорее покончить с неприятным делом. Гейли вынул из своего потрепанного саквояжа лист пергаментной бумаги и, просмотрев его, передал мистеру Шелби, который потянулся за ним, стараясь не выдать своего нетерпения.

— Ну, вот и покончили, — сказал работорговец, вставая из-за стола.

— Да, покончили, — в раздумье проговорил мистер Шелби и, глубоко вздохнув, повторил: — Покончили!

— А вы как будто вовсе и не рады? — удивился работорговец.

— Гейли, — сказал мистер Шелби, — я надеюсь, вы будете помнить, что дали мне честное слово не продавать Тома в неизвестные руки.

— Да вы сами только что это сделали, сэр, — сказал работорговец.

— Как вам известно, меня вынудили к этому обстоятельства, — высокомерно ответил Шелби.

— И меня могут вынудить, — сказал работорговец. — Да ладно, уж я постараюсь подыскать вашему Тому местечко получше. А что касается хорошего обращения, так на этот счет можете не беспокоиться. Чего другого, а жестокости во мне, благодарение создателю, и в помине нет.

Памятуя прежние доводы, которые Гейли приводил в доказательство своей гуманности, мистер Шелби не очень-то был обнадежен его заверениями, но так как ни на что другое рассчитывать ему не приходилось, он молча проводил работорговца из комнаты и, оставшись один, закурил сигару.

Глава V показывает, как одушевленная собственность относится к перемене хозяев