Мистер Джордж махал платком, Моз и Пит, уже успевшие вернуться, бегали за ними, ревя, как всамделишные медведи, и под конец тетушка Хлоя заявила, что они своей возней «совсем ее без головы оставили». Поскольку эта хирургическая операция производилась здесь ежедневно, заявление тетушки Хлои нисколько не умерило всеобщего веселья, и тишина наступила в хижине лишь тогда, когда все накричались, набегались и натанцевались до полного изнеможения.
— Ну, кажется, угомонились, — сказала тетушка Хлоя, выдвигая на середину комнаты низенькую кровать на колесиках. — Моз и ты, Пит, ложитесь спать, ведь скоро молитвенное собрание начнется.
— Ма-ама! Мы не хотим спать! Мы хотим на молитвенное собрание! На них весело бывает. Мы любим смотреть, как вы молитесь.
— Тетушка Хлоя, убери кровать! Пусть останутся, — решительно заявил мистер Джордж, отпихнув ногой это топорное сооружение.
Удовлетворившись тем, что приличия были соблюдены, тетушка Хлоя весьма охотно задвинула кровать в угол и пробормотала:
— Ну что ж, может, им это на пользу пойдет.
Теперь все сообща принялись обсуждать, как бы получше приготовиться к молитвенному собранию.
— Откуда нам стулья взять, просто ума не приложу, — сказала тетушка Хлоя.
Но так как эти еженедельные сборища спокон веков происходили у них в хижине при одном и том же количестве стульев, можно было надеяться, что и на сей раз все обойдется как нельзя лучше.
— На прошлой неделе старый дядя Питер пел-пел, разошелся, и двух ножек у стула как не бывало, — сообщил Моз.
— А ну тебя! Ты, наверно, сам их отломал. Мне твои проделки все известны! — прикрикнула на него мать.
— Ничего! Если этот безногий стул приставить к стене, он не упадет, — утешил ее Моз.
— Только дядю Питера на него не сажайте. Он, когда поет, но всей комнате скачет. В тот раз из угла в угол на стуле проехался, — сказал Пит.
— Вот и хорошо! Пусть на него и садится, — обрадовался Моз. — А как заведет: «И праведник и грешник, внемли моим словам!» — так и полетит вверх тормашками. — Моз гнусавым голосом затянул гимн и повалился на пол, изображая грядущую катастрофу.
— Веди себя как следует! — остановила его тетушка Хлоя. — И не стыдно тебе?
Но мистер Джордж расхохотался вслед за озорником и назвал его молодчиной, вследствие чего материнские увещания не достигли своей цели.
— Ну, старик, пора, — сказала тетушка Хлоя, — тащи сюда бочонки.
— У мамы эти бочонки вроде той вдовы, про которую нам читал мистер Джордж, — они тоже устоят перед любым испытанием, — шепнул брату Моз.
— А вот посмотрим — устоят ли! — возразил ему Пит. — Помнишь, на прошлой неделе у одного бочонка днище провалилось во время пения, и все на пол попадали.
Пока Моз и Пит перешептывались между собой, в комнату вкатили два пустых бочонка, подперли их с обеих сторон камнями, а сверху положили доски. К этому устройству добавили несколько колченогих стульев, перевернутые вверх дном ведра, лоханки, и на том подготовка к молитвенному собранию была закончена.
— Я знаю, мистер Джордж не откажет нам сегодня почитать по книжке, — сказала тетушка Хлоя. — Уж больно у него это складно получается. А когда по книжке читают, еще интереснее.
Джордж с готовностью согласился выполнить ее просьбу, ибо ему, как всякому мальчику, было приятно чувствовать значительность своей персоны.
Вскоре в комнате собрались негры всех возрастов, начиная с седовласого старца восьмидесяти лет и кончая пятнадцатилетними юношами и девушками. Начали судачить, впрочем на весьма безобидные темы, например о том, что у тетушки Салли появился откуда-то красный головной платок, что хозяйка собирается отдать Лиззи свое батистовое платье, белой в крапинку, когда сошьет себе новое, и что мистер Шелби думает купить гнедого жеребчика, отчего слава поместья еще приумножится. Кое-кто из богомольцев приходил сюда из соседних поместий, с разрешения своих хозяев. Они тоже сообщали весьма интересные сведения о том, что говорится и делается у них в господском доме и на ферме. И все это выслушивалось здесь с не меньшим интересом, чем выслушиваются подобные же пересуды в высших кругах общества.
Немного погодя, к великому удовольствию всех присутствующих, началось пение хором. Ничто — даже несколько гнусавая манера исполнения — не могло испортить природную свежесть и силу этих голосов, разливавшихся в причудливых и вдохновенных мелодиях. Пелись и всем известные церковные гимны, и духовные песни с более живым, капризным ритмом.
Припев одной из них был спет с особой силой и проникновенностью:
В другой, видимо, особенно любимой здесь, часто повторялись строки: