Хижина дяди Тома

Одна из них — мулатка с мягким взором и привлекательным лицом. Ей лет сорок пять, а то и пятьдесят. На голове ее тюрбан из индийской ткани. Она одета чисто и опрятно. Очевидно, ее хозяева бережно относились к ней. Подле нее, прижавшись будто птенчик в гнезде, полулежит молоденькая, пятнадцатилетняя девушка, ее дочь. Она белее матери, сразу видно, что она квартеронка. Все же чертами лица она очень похожа на мать: те же кроткие, черные глаза, только ресницы длиннее. Вьющиеся волосы отливают золотистым блеском. Она тоже одета очень чисто. Ее маленькие белые ручки, по-видимому, незнакомы с черной работой. Обе они — мать и дочь — поступят в продажу завтра вместе с невольниками Сен-Клера.

Джентльмен, владелец фирмы Б. и К°, которому они принадлежат и который положит в карман вырученные за них деньги, — член одной из церковных общин в Нью-Йорке. Да, он возьмет эти деньги и со спокойным сердцем отправится в церковь возносить молитву всевышнему и сразу же забудет о содеянном.

Обе эти женщины, которых мы назовем Сусанной и Эмелиной, долго принадлежали одной очень милой и благочестивой даме, жившей в Новом Орлеане. Она заботливо воспитала их, дала им даже возможность обучиться чтению и письму. В течение многих лет судьба их складывалась так счастливо, как только было возможно в их положении. Однако этому благополучию пришел конец.

Единственный сын их госпожи, самостоятельно управлявший делами и имуществом своей матери, то ли по неспособности, то ли по легкомыслию, запутался в долгах и в конце концов потерпел банкротство. В числе самых значительных его кредиторов была фирма Б. и К° из Нью-Йорка. Б. и К° написали своему поверенному в Новом Орлеане. Поверенный наложил арест на имущество должника. Наиболее ценной частью этого имущества были эти две женщины и еще несколько невольников, работавших на плантации. Поверенный сообщил об этом в Нью-Йорк своим доверителям. Мистер Б., как мы уже упоминали, был христианин, гражданин свободных Штатов. Полученное от поверенного известие несколько смутило его. Ему не нравилась торговля людьми, безусловно, не нравилась. Он не желал заниматься такими делами, но дело шло о тридцати тысячах долларов. Не слишком ли высокая цена за какие-то принципы? Он подумал, поинтересовался мнением людей, мнение которых было ему хорошо известно заранее, затем написал своему поверенному, прося его действовать по собственному усмотрению, довести дело до конца и вырученные деньги переслать ему.

Письмо прибыло в Новый Орлеан. На следующий же день Эмелина и Сусанна были отправлены на «склад», чтобы там дожидаться ближайшего аукциона.

Они хорошо видны при слабом лунном свете, проникающем сквозь небольшие окна. Прислушаемся к их беседе. Обе они плачут, скрывая одна от другой свои слезы.

— Мама, положи голову ко мне на колени и постарайся уснуть, — ласково сказала девушка, стараясь казаться спокойной.

— Не до сна мне, Лина… не могу. Ведь это последняя ночь, которую мы проводим вместе.

— Не говори так, мама! Может быть, нас продадут вместе, кто знает…

— Я могла бы так думать, Лина, если бы речь шла о других, но не о нас. Я так безумно боюсь потерять тебя, что мне мерещатся одни лишь опасности.

— Торговец говорит, что у нас хороший вид и продать нас будет легко…

Сусанне вспомнились взгляды этого человека и его слова. С ужасом глядела она, как он рассматривал руки Эмелины, приподнимал блестящие каштановые локоны и в конце концов сказал, что это «первосортный товар».

— Будь уверена, мама, мы попадем в хороший дом, — твердила Лина. — Ты будешь поварихой, а я горничной или швеей. Постараемся быть как можно приветливее и веселее, перечислим все, что мы умеем. Вот увидишь, все будет хорошо.

— Завтра, Лина, я приглажу тебе волосы щеткой, чтобы они не завивались локонами…

— Зачем, мама? Ведь пышные волосы мне идут гораздо лучше!

— Возможно, но так тебе скорее удастся попасть в хорошие руки.

— Не понимаю, почему, — сказала девушка.

— Мне все это больше знакомо, чем тебе. Порядочные люди скорее решатся купить тебя, если вид у тебя будет скромный и приличный, чем если заметят, что ты чересчур заботишься о своей внешности.

— Хорошо, мама, пусть будет по-твоему.

— Эмелина, если нам суждено попасть в разные руки, помни все, чему я тебя учила. Будь хорошей, честной девушкой.

Так говорила эта несчастная женщина в своем беспредельном отчаянии. Она знала, что завтра первый встречный негодяй, грубый и безжалостный, может, если только у него хватит денег, стать полным и неограниченным властелином над ее дочерью. Она думала об этом, сжимая дочь в своих объятиях и жалея, что девушка так хороша собой и воспитана такой чистой и целомудренной.

Лунный свет, мирный и спокойный, отбрасывал на тела спящих тени от решетки. Мать и дочь запели печальную и протяжную песню, которую нередко приходится слышать, когда хоронят негров-рабов. Страстной печалью звучала песня, исполняемая нежными, взволнованными голосами двух женщин, и казалось, что это стонет в муках сама земля. Строфа за строфой разносились по мрачной тюрьме, и печально повторялся припев: