Хижина дяди Тома

Торговцы людьми всячески стараются поддерживать среди рабов веселое настроение; это — лучший способ заставить их забыть о своей судьбе и сделать нечувствительными к страданиям. С первой минуты, как только торговец приобрел на северном рынке негра и доставил его на Юг, он задается целью убить в нем всякую чувствительность, развить грубость и тупое безразличие. Торговец пополняет свою партию в Виргинии и Кентукки, затем везет ее в какую-нибудь здоровую местность, чтобы его негры поправились и растолстели. Их кормят до отвала, и, чтобы никто из них не затосковал, торговец достает скрипку и дает им возможность поплясать. На того же, кто не хочет веселиться, кто слишком упорно вспоминает жену, детей и свой дом, смотрят как на опасного хитреца. На него обрушиваются все издевательства, какие только способен изобрести бессердечный и жестокий хозяин, который ни перед кем не отвечает за свои действия. Беззаботность, веселье, бодрость — вот что требуется от раба, особенно при посторонних. Таким путем он может надеяться найти хорошего покупателя, угодить торговцу и избежать наказания.

— Что тут делает этот негр? — воскликнул Сэмбо, сразу же после ухода Скеггса направляясь к Тому.

Кожа Сэмбо по цвету напоминала черное дерево. Это был парень высокого роста, весельчак, способный без умолку болтать и сопровождавший свою болтовню уморительными гримасами и ужимками.

— Что ты тут делаешь? — обратился он к Тому, толкая его, в виде шутки, кулаком в бок. — Размечтался, что ли?

— Меня завтра продадут с аукциона, — спокойно ответил Том.

— Продадут с аукциона! Эй, мальчики, вот так штука! Хотел бы я быть на его месте! Эй, мальчики, поглядите, какой потешный! А вот этот тоже из вашей компании? — спросил Сэмбо, фамильярно кладя руку на плечо Адольфа. — И его тоже завтра ставят на аукцион?

— Прошу вас оставить меня в покое! — проговорил Адольф, с явной брезгливостью отодвигаясь от него.

— Эй, мальчики, полюбуйтесь! Перед вами настоящий образец белого негра! Белый, как сливки, а надушен-то как! — добавил он, подходя еще ближе к Адольфу и принюхиваясь. — Господи помилуй! Ему место в табачной лавочке: он весь товар продушил бы своими духами… Вся лавочка пропахла бы, честное слово!

— Я уже сказал вам, чтобы вы оставили меня в покое! Слышите? — в ярости крикнул Адольф.

— Скажите, пожалуйста, какие вы нежные, вы, белые негры! Дотронуться не смей до вас! Подумать только!

И Сэмбо грубо передразнил Адольфа.

— Подумаешь, сколько важности! — восклицал он. — Сразу видно, что мы из хорошего дома!

— Да, да, у меня был хозяин, который мог всех вас скупить, как железный лом!

— Неужели?! Какой это, верно, был джентльмен!

— Я принадлежал дому Сен-Клер, — с гордостью заявил Адольф.

— В самом деле? — протянул Сэмбо. — Он, должно быть, очень счастлив, что избавился от тебя, твой хозяин! Он, верно, продаст тебя с целой партией битой посуды! — закончил Сэмбо, сопровождая свои слова пренебрежительной гримасой.

Взбешенный таким оскорблением, Адольф бросился, размахивая кулаками, на своего обидчика.

Вокруг послышался громкий хохот и аплодисменты. На шум появился хозяин.

— Что такое? Тише, тише, мальчики! — закричал он, размахивая бичом.

Невольники разбежались, спеша укрыться по углам. Один только Сэмбо, рассчитывая на свои преимущества всеми признанного шута, остался непоколебимо стоять на месте, втягивая голову в плечи, когда бич слишком близко свистел вокруг него.

— Это не мы, хозяин, не мы! — твердил он. — Мы вели себя мирно. Это новенькие… Они пристают к нам! Покоя от них нет!

Хозяин повернулся к Тому и Адольфу и, не давая себе труда разобраться, кто являлся истинным виновником шума, наградил вновь прибывших здоровыми затрещинами, после чего удалился, приказав всем ложиться спать и не шуметь.

Заглянем теперь в комнату женщин.

Они лежали на полу в самых различных позах. Здесь были негритянки всех цветов и оттенков — от темного цвета черного дерева до матовой белизны слоновой кости, всех возрастов — от детского и до самого преклонного. Вот прелестная десятилетняя девочка. Ее мать продана вчера, и она уснула в слезах и горе, что некому больше оберегать ее сон. Вот старая, очень старая негритянка. Ее исхудалые плечи и мозолистые руки свидетельствуют о долгих годах тяжелого труда. Завтра ее отдадут, в придачу при какой-нибудь покупке, за любую цену. Не менее сорока или пятидесяти других женщин лежат где попало, закутавшись в тряпье.

В стороне от других сидят две женщины.