Хижина дяди Тома

— Вот так, — повторила Элиза, подражая его движению. — И я должна топать ногой, широко шагать и иметь самый дерзкий вид?

— В последнем нет необходимости, ведь еще попадаются скромные молодые люди.

— Ах, эти перчатки! Господи, мои руки тонут в них!

— Все-таки я советую тебе их не снимать. Этих крохотных лапок достаточно, чтобы выдать нас всех… Миссис Смит, вы поручены нашим заботам. Вы наша кузина, помните?

— Мне говорили, — сказала миссис Смит, — что туда прибыли люди, которые сообщили капитанам всех судов приметы мужчины, женщины и маленького мальчика.

— Я знаю, — гневно сказал Джордж.

У крыльца остановилась повозка, и добрые люди, приютившие беглецов, столпились вокруг них, осыпая ласковыми напутствиями.

Миссис Смит, почтенная канадская гражданка, возвращалась домой и согласилась разыграть роль тетушки маленького Генри. В последние два дня только она и ухаживала за ним, а дополнительная порция пирожков, лепешек и леденцов укрепила дружбу между ней и мальчиком.

Повозка остановилась на набережной. Оба молодых человека прошли по мосткам на пароход. Элиза вела под руку миссис Смит. Джордж наблюдал за погрузкой багажа.

Находясь в капитанской каюте и расплачиваясь за проезд всей компании, Джордж неожиданно услышал разговор двух мужчин, стоявших поблизости.

— Я внимательно следил за всеми, кто прошел на пароход, — говорил один из собеседников, — и совершенно уверен, что их не было среди проходивших.

Говоривший был служащий пароходной компании, и обращался он к нашему старому знакомому Мэрксу, который с обычной для него настойчивостью в погоне за своей добычей добрался до Сандуски.

— Женщину трудно отличить от белой, — сказал Мэркс. — Мужчина несколько более смуглый. На руке у него клеймо.

Рука Джорджа, протянутая им за билетами и сдачей, слегка дрогнула. Он медленно повернулся, и спокойный, равнодушный взгляд его скользнул по лицам говоривших. Затем он пошел искать Элизу, которая ожидала его на противоположном конце парохода.

Миссис Смит и Генри заняли места в дамской каюте, где смуглая красота ребенка вызвала бурные восторги пассажирок, которые осыпали его ласками.

Прозвучал последний звонок. Джордж с радостью увидел, как Мэркс сошел с парохода на берег. Глубокий вздох облегчения вырвался из его груди, когда первые же повороты колеса удалили пароход от берега на такое расстояние, которое было непреодолимо для его преследователей.

Был чудесный день. Лазурные волны озера переливались, сверкая под ослепительными лучами солнца. С берега дул свежий ветерок, и корабль гордо плыл вперед, оставляя за собой пенистый след. Шли часы, и наконец, ясно видимый, уже недалекий, показался берег Канады.

Корабль приближался к маленькому городку Амхертсберг. Джордж взял руку своей жены. Он задыхался от волнения, глаза его заволокло туманом. Прозвучал колокол, и судно пришвартовалось к пристани. Джордж двигался как во сне; он собрал вещи, разыскал миссис Смит и Генри, и все они высадились на берег.

Миссис Смит отвела их в дом одного миссионера[27], который никогда не отказывал в приюте несчастным, искавшим спасения у этих берегов.

Кто сможет описать блаженство этого первого дня свободы!

Существует шестое чувство — чувство свободы, во сто крат благороднее и возвышеннее остальных. Передвигаться, говорить, дышать, ходить, не отдавая никому отчета в своих действиях, не подвергаясь опасности! Каким прекрасным казалось матери личико уснувшего ребенка, которого воспоминание о недавней опасности делало еще дороже и ближе ее сердцу! Счастье было так велико, что они не могли уснуть. А ведь не было ни дюйма земли, принадлежащей им, не было собственной крыши над головой. Они истратили все свои деньги до последнего доллара и были не богаче птицы, парящей под облаками.

Глава XXXVIII Победа

Часто случается, что, измученный тягостью своего жизненного пути, человек приходит к выводу, что умереть легче, чем жить.

Когда Том стоял лицом к лицу со своим мучителем, слышал его угрозы и думал, что настал его последний час, сердце его смело и радостно заколотилось в груди. Он чувствовал, что вынесет любые пытки. Но когда палач вышел, когда временное возбуждение улеглось, проснулась боль. Тогда только он ощутил, что все тело его разбито, только тогда понял он, как одинок он и унижен, как безнадежно и тяжко его положение.

День тянулся мучительно долго.