Хижина дяди Тома

Джордж по отцу был белый. Его мать принадлежала к числу тех несчастных, которых редкая красота как бы предназначает к тому, чтобы стать рабынями страстей их хозяев и матерями детей, которым никогда не суждено знать своего отца. От одной из самых знатных семей в Кентукки Джордж унаследовал неукротимость и смелость нрава, а от матери — еле уловимый желтоватый оттенок кожи, искупавшийся чудесными черными глазами. Слегка изменив цвет кожи и волос, он превратился в настоящего испанца. Изящество и благородство манер были ему свойственны от природы, поэтому для него и не представило особого труда разыграть рискованную роль, выбранную им: роль путешествующего джентльмена.

Мистер Вильсон, по существу добрый, но в то же время осторожный и робкий старик, мелкими шажками бегал взад и вперед по комнате, колеблясь между желанием помочь Джорджу и воспитанным с детства страхом перед законом, который нужно заставлять уважать.

Не останавливаясь и продолжая расхаживать по комнате, он наконец заговорил:

— Итак, Джордж, ты сбежал, сбежал от своего законного владельца? Я не удивляюсь, Джордж, нет, но я огорчен. Да, Джордж, в самом деле, мне кажется… что я обязан сказать тебе это… мой долг тебе это сказать…

— Чем, собственно, вы огорчены? — спросил Джордж спокойно.

— Тем, что ты восстал против законов своей страны.

— Моей страны? — спросил Джордж, и выражение горечи и гнева искривило его губы. — Моей страны! Для меня родной страной может быть только могила. И лучше бы мне уж покоиться на дне ее!

— Что ты, Джордж! О нет, нет, не надо таких слов! Это греховные слова, они противоречат Святому Писанию. Джордж, у тебя дурной хозяин, я это знаю. Он вел себя скверно по отношению к тебе, и я не собираюсь защищать его. Но ведь тебе известно, что ангел приказал Агари вернуться к Сарре[11] и покориться ей? Ты ведь знаешь…

— Не напоминайте мне о Библии, мистер Вильсон! — вскрикнул Джордж, и в глазах его вспыхнули огоньки. — Я не очень-то верю тому, что в ней написано. Напоминать о Библии человеку, находящемуся в таком положении, как я, ни к чему: пожелав стать свободным, я не совершил греха.

— Ну, конечно, конечно, Джордж! Твои чувства вполне естественны… И все же я не имею права толкать тебя на этот путь… Да, дорогой мой мальчик, я болею душой за тебя. Твое положение очень, очень тягостно… Но апостол сказал: да останется всякий человек там, куда он поставлен. И мы обязаны покоряться воле провидения. Разве не так, Джордж?

Джордж стоял, высоко подняв голову, с горькой улыбкой на губах.

— Хотел бы я знать, мистер Вильсон, — начал он, — если, скажем, индейцы похитили бы вас, оторвали бы вас от вашей жены и детей, если б захотели заставить вас всю жизнь молотить рожь, — скажите, вы тогда тоже считали бы, что ваш долг оставаться в том положении, в которое вас поставило провидение? Я склонен думать, что вы в первой встретившейся вам лошади увидели бы неоспоримое небесное знамение и, оседлав ее, умчались бы куда глаза глядят. Не так ли?

Эта неожиданная логика заставила старика широко раскрыть глаза. Он не был глубоким мыслителем, но все же у него хватило здравого смысла поступить так, как поступают философы: ничего не сказать, когда сказать нечего. Продолжая тщательно разглаживать складки на своем зонтике, он вновь приступил к увещеванию.

— Ты знаешь, Джордж, — сказал он, — что я всегда был тебе другом и все, что я говорю, говорю из желания тебе добра. Ты подвергаешь себя ужасной опасности, и у тебя почти нет шансов на благополучный исход. Если тебя поймают, положение твое будет хуже, чем когда-либо. Они будут тебя истязать, бить и затем продадут на Юг.

— Мистер Вильсон, — сказал Джордж, — все это мне известно. Я подвергаюсь большой опасности, но… — Он расстегнул сюртук, и Вильсон увидел заткнутые за пояс два пистолета и кинжал. — Как видите, — произнес Джордж, — я готов ко всему. На Юг я не дам себя отправить ни при каких обстоятельствах. Если дело дойдет до этого — что ж, шесть футов земли я себе добуду… В первый и последний раз в жизни стану собственником земли в Кентукки!

— Джордж, ты просто в ужасном состоянии! Неужели же ты хочешь пойти наперекор всем законам своей родины?

— Снова «моя родина», мистер Вильсон! Родина есть у вас, но какая родина у меня или у любого другого, рожденного матерью-невольницей? Какие законы существуют для нас? Не мы издаем эти законы, и никто не спрашивает нашего согласия на их издание. Нам нет до них никакого дела! Все их отношение к нам сводится лишь к тому, что они способствуют нашему угнетению и порабощению.

Мистера Вильсона легко можно было сравнить с добрым тюком хлопка: он был так же мягок, неустойчив и так же легко вспыхивал. Ему было от всей души жалко Джорджа, и он даже смутно догадывался о чувствах, руководивших этим беглым рабом. Тем не менее он считал своим священным долгом наставить его на путь истинный.