Хижина

Головокружительный аромат кофе привлек его внимание к дымящейся на краю стола чашке. Отхлебнув глоток, он открыл ставни и постоял, глядя из окна спальни на озеро, которое накануне вечером успел увидеть лишь мельком.

Оно было прекрасно, гладкое, как стекло, если не считать всплесков форелей, время от времени выныривавших за своим завтраком, от которых по голубой поверхности расходились круги миниатюрных волн, покуда не угасали медленно, поглощенные большим пространством. Он прикинул, что дальний берег находится примерно в полумиле. По всюду сверкали капли росы, бриллиантовые слезы раннего утра, в которых отражалась любовь солнца.

Три каноэ лениво покачивались у причала, словно приглашая, однако с некоторых пор катание на каноэ не доставляло ему удовольствия. Слишком много печальных воспоминаний оно вызывало.

Причал напомнил ему о вчерашнем вечере. Неужели он действительно лежал здесь вместе с тем, кто создал вселенную? Мак покачал головой, ничего не понимая. Что происходит? Кто они такие на самом деле и что им нужно от него?

И комнату вполз запах яичницы с беконом, смешанный с какими-то другими запахами, и прервал ход его размышлений. Мак решил, что самое время пойти и поинтересоваться насчет завтрака. Войдя в большую комнату, он услышал знакомую мелодию Брюса Кокберна, доносящуюся из кухни. Песню высоким голосом неплохо исполняла негритянка: «Та любовь, что зажигает солнце, заставляет пылать и меня». Папа появилась с тарелками в обеих руках, полными блинчиков, жареной картошки и каких-то овощей. Она была одета в длинный балахон в африканском стиле, дополненный разноцветной легкой повязкой на голове. Она вся сияла, почти светилась.

— Ты знаешь, — воскликнула она, — я особенно люблю песни этого Брюса.

Она поглядела на Мака, который сел за стол.

Мак кивнул, его аппетит разгорался с каждой секундой.

— Да, — продолжала она, — и я знаю, что ты тоже его любишь.

Мак улыбнулся. Это была правда. Кокберн многие годы был любимцем всей его семьи.

— Итак, милый, — сказала Папа, продолжая хлопотать у стола, — что тебе снилось ночью? Сны, как тебе известно, иногда имеют большое значение. Они помогают открыть окно и выпустить нездоровый воздух наружу.

Мак понял, что это приглашение отпереть дверь, за которой таились его страхи, однако в данный момент не был готов пригласить ее в эту темную дыру.

— Я спал прекрасно, спасибо, — ответил он, после чего быстро сменил тему, — Он твой любимец? Я имею в виду Брюса.

Она замерла и посмотрела на него.

— Макензи, у меня нет любимцев, я просто особенно его люблю.

— Ты, кажется, особенно любишь тьму народу, — заметил Мак, глядя на нее с подозрением, — А есть кто-нибудь, кого бы ты не особенно любила?

Она подняла голову и закатила глаза, словно мысленно пролистывая списки всего, что было когда-либо создано.

— Нет, никого не могу найти. Наверное, это потому, что я такая, какая есть.

Мак был заинтригован.

— А ты когда-нибудь сердишься на кого-нибудь из них?

— Вот уж спросил! А кто из родителей не сердится? Есть от чего выйти из себя, глядя на то безобразие, какое учиняют мои дети, и то безобразие, в каком они живут. Мне в большинстве случаев не нравятся принимаемые ими решения, однако мой гнев все равно есть проявление любви. Я люблю тех, на кого сержусь, так же сильно, как и тех, на кого не сержусь.

— Но как же твой гнев? Мне казалось, если ты хочешь считаться Господом Всемогущим, тебе необходимо быть злее.

— Сейчас я злая?

— Вот об этом я и думаю. Разве в Библии ты не носишься повсюду, убивая людей? Ты совершенно не соответствуешь представлениям о тебе.

— Я понимаю, как, должно быть, все это сбивает тебя с толку. Но если здесь кто-то притворяется, то это ты. Я тот, кто я есть. И я не собираюсь соответствовать чьим-то представлениям.

— Но ты хочешь, чтобы я поверил, что ты Бог, а я просто не вижу… — Мак не знал, как ему завершить фразу, поэтому замолчал.

— Я не прошу тебя ничему верить, я только хочу сказать, что этот день показался бы тебе гораздо милее, если бы ты просто принял то, что есть, вместо того чтобы пытаться подогнать действительность под какие-то свои предвзятые убеждения.

— Но если ты Бог, разве это не ты выливала целые ушаты гнева, швыряла людей в огненное озеро? — Мак почувствовал, как растет его злость, выталкивая новые вопросы, и несколько расстроился от недостатка самообладания. Но все равно спросил: — Если честно, разве тебе не доставляет удовольствия наказывать тех, кто тебя разочаровал?

При этих словах Папа бросила свою работу и обернулась к Маку. Он увидел в ее глазах глубокую грусть.

— Я не то, что ты обо мне думаешь, Макензи. Мне нет необходимости наказывать людей за грехи. Грех уже сам по себе наказание, пожирающее тебя изнутри. И моя цель не в том, чтобы наказать за него, моя радость — исцелить от него.

— Я не понимаю…

— Ты прав. Ты не понимаешь, — произнесла она с улыбкой, за которой по-прежнему скрывалась грусть, — Но повторю снова, мы еще не закончили.