Хладнокровное убийство

– Да, здесь стало так тихо, – сказала она. – Я думаю, мы должны радоваться, что все опять входит в колею. Но у меня все равно на душе скверно. С Диком мы почти не общались, а с Перри познакомились довольно близко. В тот день, после того как ему объявили приговор, его привели в камеру, и я закрылась на кухне, чтобы не видеть его. Я сидела у окна и смотрела, как из здания суда выходят толпы народу. Мистер Калливен посмотрел вверх, увидел меня и помахал. Родители Хикока. Они тоже уходили прочь. Только утром я получила прекрасное письмо от миссис Хикок; она бывала у меня несколько раз, пока шел суд, и мне было жаль, что я не могу ей помочь, только что скажешь в такой ситуации? Но после того, как все разошлись и я начала мыть посуду, я услышала, что он плачет. Я включила радио. Только бы не слышать. Но все равно было слышно. Он плакал как дитя. Прежде он никогда не падал духом, никак не показывал, что ему тяжело. Я пошла к нему. Подошла к двери его камеры. Он протянул мне руку. Он хотел, чтобы я подержала его за руку, и я держала, а он сказал лишь: «Я охвачен стыдом». Я хотела послать за отцом Гобуа и сказала Перри, что завтра приготовлю для него рис по-испански, но он только крепче сжал мои пальцы.

И в тот вечер, тяжелейший из вечеров, мы должны были оставить его одного. Мы с Венделем почти никуда не выходим, но нас давно пригласили в одно место, и Вендель подумал, что нарушать слово нехорошо. Но я всегда буду жалеть, что мы оставили его одного. На следующий день я приготовила рис. Перри к нему даже не притронулся. И со мной почти не разговаривал. Он ненавидел весь мир. Но утром, когда за ним приехали, чтобы забрать в тюрьму, он поблагодарил меня и отдал мне свою фотокарточку. Маленький «кодаковский» снимок, сделанный, когда ему было шестнадцать лет. Он сказал, что хотел бы, чтобы я запомнила его таким, как этот мальчик на карточке.

Тяжелее всего было сказать «до свидания». Знаешь ведь, куда его увозят и что его ждет. Этот его бельчонок совсем без Перри заскучал. Все время прибегает в камеру, ищет его. Я пыталась его покормить, но ему до меня нет дела. Он любил одного Перри.

* * *

Тюрьмы играют важную роль в экономике округа Левенворт штата Канзас. Там находятся две государственных исправительных колонии, по одной для каждого пола, а также Левенворт – самая большая федеральная тюрьма и, в Форт-Левенворте, основной военной тюрьме страны, – угрюмые дисциплинарные казармы Армии и Военно-воздушных сил США. Если бы всех обитателей этих учреждений в одночасье отпустили на волю, они могли бы населить небольшой город.

Самая старая из тюрем – Канзасская исправительная колония для мужчин, черно-белый дворец с башнями, который является главной отличительной чертой в остальном непримечательного провинциального Лансинга. Дворец, построенный во время Гражданской войны, получил своего первого жильца в 1864 году. В настоящее время население тюрьмы составляет примерно две тысячи человек; нынешний начальник, Шерман X. Круз, ежедневно ведет подсчет общему числу заключенных. На диаграмме показано соотношение представителей различных рас (например: белых 1405, цветных 360, мексиканцев 12, индейцев 6). Вне зависимости от расы каждый преступник является жителем каменной деревни, обнесенной высокими стенами, которые охраняют автоматчики, – двенадцати серых акров цементных улиц, жилых блоков и цехов.

В южном секторе тюремного комплекса располагается любопытное маленькое здание: темное двухэтажное строение, по форме напоминающее гроб. Это учреждение, официально именуемое Зданием сегрегации и изоляции, образует тюрьму внутри тюрьмы. Нижний этаж в кругу заключенных известен под именем «Дыра» – туда временно помещают самых трудных заключенных, «крепкие орешки», нарушителей спокойствия. На верхний этаж можно попасть по железной винтовой лестнице; там находится камера смертников.

Когда убийцы Клаттеров впервые взошли по этой лестнице, был дождливый апрельский вечер. После восьмичасового переезда на машине из Гарден-Сити в Лансинг протяженностью четыреста миль вновь прибывшие были раздеты, отведены в душ и острижены, после чего получили грубые хлопчатобумажные робы и мягкие тапочки (в большинстве американских тюрем такие тапочки – традиционная обувь осужденных). Потом вооруженная охрана проводила их по влажным сумеркам к гробовидному зданию, где они поднялись по винтовой лестнице на второй этаж и вошли каждый в отдельную камеру в ряду двенадцати соприкасающихся камер смертников.

Камеры все одинаковые, размером семь на десять футов, и обстановку их составляет лишь кровать, туалет, ведро и лампочка на потолке, которая не гаснет ни днем, ни ночью. Окна камеры очень узкие и не только забраны решетками, но еще и завешены проволочной сеткой, черной, как вдовье покрывало; таким образом, лица приговоренных к повешению прохожие могут различить лишь смутно. Самому же обреченному видно довольно неплохо; но видит он лишь пустую грязную площадку, которая летом служит бейсбольным полем, за площадкой – кусок тюремной стены, а над стеной краешек неба.