Хладнокровное убийство

Энди был забавный мальчик, – сказал Хикок, криво усмехаясь с сигаретой в зубах. – Он, как я ему и говорил, совершенно не уважал человеческую жизнь, даже свою собственную. Прямо перед тем, как его повесили, он съел двух жареных цыплят. А еще днем курил сигары, пил колу и писал стихи. Когда за ним пришли и мы стали прощаться, я сказал: «Скоро увидимся, Энди. Уверен, что мы попадем в одно и то же место. Так что разведай, что к чему, и поищи для нас местечко попрохладнее». Он засмеялся и сказал, что не верит в рай или в ад, а только в то, что прах вернется во прах. И сказал, что к нему приезжали дядька с теткой и сказали, что они уже припасли гроб и что его положат на маленьком кладбище на севере Миссури. В том же месте, где похоронены трое его жертв. Они собирались закопать Энди прямо рядом с ними. Он сказал, что, когда они ему об этом сказали, он с трудом мог удержаться от смеха. Я сказал: «Хорошо тебе, могила уже, можно сказать, обеспечена. Нас-то с Перри наверняка отдадут вивисекторам». Мы шутили в таком духе, пока ему не пришло время идти, и, проходя мимо, он сунул мне листок бумаги, на котором было написано стихотворение. Я не знаю, сам он его написал или нашел в книжке. Мне показалось, что это он сочинил сам. Если вам интересно, я вам его пошлю.

Позже он выполнил свое обещание, и прощальное послание Эндрюса оказалось девятой строфой из «Элегии, написанной на сельском кладбище» Грея:

В величии гербов и блеске власти
И всех красот, что дать богатство в силе,
Жди смерти, что наступит в одночасье:
Дорожки славы все ведут к могиле.

– Энди мне нравился. Он был шизик – не настоящий шизик, как тут все орали; но, знаете, просто дурачок. Он всегда говорил, что сбежит и станет наемным убийцей. Он любил воображать, как шатается по Чикаго или Лос-Анджелесу с автоматом в футляре от скрипки. Крутым парнем. Говорил, что будет брать тысячу долларов за голову.

Хикок засмеялся, возможно, над нелепостью мечтаний своего друга, вздохнул и покачал головой.

– Но для парня его возраста он был самый умный из всех, кого я когда-то знал. Ходячая энциклопедия. Когда этот мальчик читал книгу, она оставалась у него в голове целиком. Конечно, он ни черта не знал о жизни. Я-то, конечно, неуч, если о чем и знаю, так это как раз о жизни. Я видел много всяких гнусностей. Видел, как пороли белого человека. Видел, как рождаются дети. Я видел девочку, которой было не больше четырнадцати и она продала себя трем парням сразу. Однажды я упал с корабля за борт в пяти милях от берега. Пять миль проплыл, чувствуя, как из меня с каждым ударом сердца уходит жизнь. Однажды в вестибюле гостиницы «Мьюлебах» президент Трумэн пожал мне руку. Гарри С. Трумэн. Когда я работал в больнице водителем «скорой помощи», я видел все стороны жизни, какие есть, – такие вещи, от которых стошнило бы даже собаку. Но Энди… Он ни черта не знал о жизни, только читал о ней в книгах.

Он был невинен как младенец, малыш с пачкой кукурузных палочек. Он никогда не был с женщиной. С мужчиной или мулом тоже. Так он сам говорил. Наверное, именно за это я его и любил больше всего. За то, что он был неиспорченный. Все остальные здесь, конечно, мастера заливать. Я сам – один из первых. Медом не корми, дай потрепать языком. Похвастать. Иначе ты никто и ничто, просто картофелина, прорастающая в своем чулане размером семь на десять футов. Но Энди никогда не трепался. Он говорил, что нет смысла говорить о том, чего никогда не было.

Хотя старина Перри не жалел, что Энди нас покинул. У Энди было то единственное, чего Перри хотелось больше всего на свете, – он был образованный. И Перри не мог ему этого простить. Вы же знаете, как Перри обожает произносить слова на сто долларов, из которых ему самому понятна дай бог половина. Словно черномазый из колледжа. Боже, как он бесился, когда Энди тыкал его носом в ошибки. Ясное дело, Энди просто старался дать ему то, чего он так хотел, – образование. Правда, с Перри вообще невозможно иметь дело. У него здесь нет ни одного друга. Я имею в виду – какого дьявола он перед всеми задирает нос? Обзывает всех извращенцами и выродками. Прохаживается насчет того, что у них низкий ай-кью. Как жаль, что не у всех такие чувствительные души, как у маленького Перри. Он же у нас святой. Господи, я знаю ребят, которые с удовольствием пошли бы на Перекладину, если бы им дали оказаться с ним на минутку один на один в душевой. А как он корчил из себя умника перед Йорком и Латамом! Ронни говорит, что ему очень не хватает того пастушеского бича. Уж я бы, говорит, прижал маленько Перри. Я его не виню. В конце концов, мы все в одной лодке, и они хорошие ребята.

Хикок грустно хихикнул, пожал плечами и сказал: