Хладные легионы

Он уставился на бледную гранитную плиту, на которой стояли их сапоги с вывернутыми голенищами и сохли на солнце. Мокрые носки они разложили рядом. Камень под подошвами голых ног был теплым на ощупь и гладким. Приятное чувство, как и мягкий ветерок с запада, смягчающий жару, а также осознание того факта, что они хорошо выбрали наблюдательный пост: отсюда открывался превосходный вид до самой долины, где текла река, которую они пересекли, включая заросшие соснами склоны по обе стороны. Любые неприятности можно было заметить, прежде чем они доберутся до вершины, потратив целый час.

Они до отвала наелись черного хлеба и вяленого мяса из седельных мешков, напились холодной воды из бурдюков, которые наполнили в реке.

Среди деревьев раздавалось пение птиц, а лошади, пасущиеся на поляне в некотором отдалении, пофыркивали.

В сотне ярдов над ними в кристально-чистом воздухе завис ястреб.

Снарл мертва, как и планировалось.

«Что же тебя гложет, Гил?»

Он снова взглянул на Эрила, опять ощутил укол зависти и внезапно понял, из чего та произрастает.

Братство занимало странную нишу в Трелейне: спекулировало хваленой исторической родословной, чтобы не получить ярлык – в сущности, справедливый, – позволяющий опознать в нем банду организованных преступников. Это значило, что время от времени Братьям приходилось идти на уступки, если какой-нибудь особенно жестокий случай вымогательства или убийство достаточно выводили из себя Канцелярию и элиту из Луговин, чтобы те прибегли к услугам правоохранительных сил. Будучи солдатом Братства, Эрил привык отсиживаться после дела на болоте с доверенными слугами или в захолустном портовом городишке на побережье, пока его мастер ложи не сгладит ситуацию в городе. Все упиралось в терпение – в конечном итоге Эрил возвращался домой.

«У тех, кому есть куда возвращаться, все будет славно».

Трелейн.

Он инстинктивно взглянул на север, хотя отсюда смотреть следовало, скорее, на северо-запад. Трел-а-лахейн, Благословенный Приют на Трелле, прославленная купеческая столица, чьи великолепные стены и башни поднимаются из туманов, надежно запрятанные посреди лабиринта притоков и болот в устье великой реки. Трелейн – владыка Лиги, повелитель северных городов-государств и ближайший претендент на звание имперской столицы, какой мог найтись за пределами Ихельтета. Трелейн, неоспоримое культурное и политическое сердце цивилизованного севера.

«Выкинь это из головы, Гил. Отпусти».

Гингрен отрекся от него перед Канцелярией. «Мой сын, будь он героем войны или нет, в своей недавней деятельности вышел далеко за рамки. Долговое рабство является устоявшейся опорой нашего общества, без которой нельзя гарантировать экономическое благополучие города. Решение было принято и обращено в закон со всеми надлежащими церемониями, и ни один гражданин, каким бы привилегированным ни являлось его положение, не может этого отрицать. Ни один человек, рожденный в Луговинах или нет, не может терроризировать достопочтенных торговцев, занимающихся законным ремеслом».

Ломать им ноги, сжигать их дома, убивать их агентов. И все такое прочее.

«Таким образом, я отныне и навсегда изгоняю своего сына Рингила из дома Эскиат и объявляю его вне закона на территории Трелейна».

Они разместили копии декларации рядом с плакатом «разыскивается» на рыночных площадях и перекрестках по всему городу; печать клана Эскиат стояла на пергаменте рядом с печатью Канцелярии, заверяя, что Гингрен не будет тайно искать кровной мести, если какой-нибудь охотник за головами расправится с Рингилом. Впрочем – даже сейчас это вызвало мрачную улыбочку на губах Рингила – было трудновато найти трелейнского охотника за головами, который смог бы прочитать что-нибудь еще, кроме награды, написанной крупными цифрами в верхней части плаката.

В дополнение к письменному описанию имелся портрет – не лестный, но точный. Длинные черные волосы, зачесанные назад; длинный белый шрам, словно небрежная закорючка, перечеркивающая тонкие черты. Изящные губы изгибаются книзу, и морщин куда больше, чем Рингилу хотелось бы. Глаза казались мертвыми. «Известно, что он носит кириатскую сталь и маджакский кинжал из драконьего зуба».

О том, что он «рыцарь-выпускник Трелейнской военной академии», на плакате не было ни слова. Да уж, незачем пугать претендентов. Упор делался на вознаграждение в пять тысяч флоринов и громкие сплетни о том, что клика работорговцев из Эттеркаля утроит награду за быстрый результат. Молва и жадность, подкрепленные бедностью и отчаянием, которые война оставила после себя, должны были позаботиться об остальном.

Он не вернется домой.

Рингил еще некоторое время разглядывал свои выставленные на просушку сапоги. Позади него Эрил тихонько захрапел. Он вздохнул и повертел головой, разминая шею. Прищурил глаза от яркого солнца.

Прохладная тень упала ему на лицо.

– Итак, знаменитый Рингил из дома Эскиат.

Он вздрогнул. Распахнул глаза и, сломя голову, наполовину ослепнув от внезапной вспышки солнечного света, кинулся в сторону – туда, где на гладком камне лежал Друг Воронов в ножнах.