Хлеб и камень

И все-таки я жду прощения. Ведь, кроме нее, мне больше не с кем играть. Все мысли мои направлены на то, чтобы поладить с ней, найти общий язык.

Я хочу поднять Мурку на руки, но она не дается, вырывается. Уклоняется она и от моей ласки, когда я пытаюсь ее погладить. Моя рука то и дело повисает в воздухе.

Я понимаю, что таким дешевым способом мне не завоевать доверия, нужно что-то другое, более действенное. Например, дать молока. Но я уже не помню, когда в последний раз у нас дома было молоко. Кажется, в начале прошлого года. Во всяком случае я уже начал забывать, какое оно на вкус. Цвет, правда, помню: белый-белый…

Какое-то время я еще продолжаю подмазываться к Мурке, но ей в конце концов надоедают мои приставания и она уходит в сад…

Чем бы еще заняться?

4

Уже второй день я сижу в своем закутке, у забора. Через две щели и одну дыру я хорошо вижу, что делается на улице. Взгляд мой достает даже пригорок, на котором все время кто-нибудь да посиживает. С особым вниманием и опаской я слежу за действиями Глисты и его свиты. Всякий раз, когда они сворачивают на нашу улицу и проходят мимо, сердце у меня замирает, и я весь сжимаюсь в комок в своем крохотном закутке. Мне кажется, что я перестаю даже дышать. Меня очень тревожит, как они относятся к моему внезапному исчезновению. И страшно боюсь, как бы они не заглянули к нам во двор и не увидели меня. Правда, с двух сторон я надежно защищен от посторонних взоров густыми кустами акации. Мама, например, прошла мимо и не заметила. Но если дойти до колодца и там сразу обернуться, то разглядеть меня не составит большого труда.

Кроме страха перед ненасытным Глистой, чьи чрезмерные притязания так и остались без ответа, я испытываю еще все нарастающее чувство вины перед своими "очередниками", ведь идет второй день, как они ничего не получают из того, что им причитается. Два ломтя, которые я уже задолжал, тяжелым грузом лежат на моей совести. Как только представится возможность, я их верну. Ни крошки не зажилю. А нужно будет, свой кусок отдам…

Вдруг мой взгляд застывает. На той стороне улицы, как раз напротив закутка, показывается Ворона. Я не думаю, что он почувствовал мой взгляд, но тем не менее он останавливается и смотрит в мою сторону. Конечно, видеть меня он не может, и все-таки я, вопреки здравому рассудку, стараюсь не шевелиться, чтобы не выдать себя.

На тонком — с правильными чертами — лице Вороны появляется выражение отчаянной решимости. Неужели он заявится сейчас, потребует своей законной доли? А почему бы и нет? После того как он заходит к нам, мама обязательно восклицает: "Какой красивый мальчик!" Так что он запросто может зайти, спросить, где я, и непременно на обратном пути обнаружит меня. И тогда мне уже не отвертеться. Придется всеми правдами и неправдами добывать хлеб…

Но Ворона почему-то не спешит заходить. А потом, видимо, и вовсе раздумывает. Подтянув на тощем брюхе много раз чиненные штаны, он неожиданно исчезает из поля зрения.

Облегченно вздохнув, я продолжаю наблюдение за прохожими.

Улица наша, улица имени наркома Луначарского, пожалуй, самая малолюдная в этой части города. Прохожие здесь такая же редкость, как и все остальное. Иногда, прежде чем кто-нибудь появится, проходит уйма времени. Я устанавливаю для себя даже закономерность: прохожие почему-то отдают предпочтение той стороне, с ее кривыми и разбитыми деревянными мостками.

Но кое-кто не забывает и нашу. Вот уже с добрых пару минут я слышу медленно приближающиеся шаги. Человек шагает тяжело и неровно.

Наконец он доходит до наших ворот и останавливается. И хотя отсюда мне его не видно, я догадываюсь, что он пытается прочесть номер нашего дома, почти полностью выгоревший на солнце и смытый дождем. Одну из двух троек вообще невозможно разглядеть.

К нам или не к нам?

К нам! Человек берется за дверное кольцо и осторожным поворотом поднимает щеколду. По тому, как он отпирает дверь — нерешительно, неумело, я тут же делаю вывод, что это наверняка кто-то из чужих…

Так и есть. Опираясь на самодельную суковатую палку, сильно прихрамывая, к нам во двор входит бородатый мужчина абсолютно деревенского вида. На нем старый помятый пиджачок, из-под которого выглядывает серая косоворотка с белыми пуговицами. Не лучше и брюки — заплата на заплате.

Поначалу у меня и в мыслях нет, что его интересуем мы, а не хозяйка с ее многочисленными деревенскими родственниками и знакомыми. И вдруг он, не останавливаясь у хозяйкиного крыльца, поворачивает к нашему флигельку.

Кто он? Что ему надо от нас?

Я весь сгораю от любопытства, высовываюсь из своего закутка. Но опасение, что человек может обернуться и увидеть меня, подумать, что я подсматриваю за ним, заставляет снова укрыться в кустах…

Первой незнакомца замечает Луша, стоявшая у окна. Он еще только поднимается по ступенькам крыльца, а она уже выскакивает к нему. Даже издалека я слышу ее взволнованное мычание. Она хватает человека за руку и ведет его в дом.

Значит, он к Луше?