Хлеб с ветчиной

— Мартенсон показал мне палец! — поделился я новостью с Джимми.

— Нет, не может быть!

— Сука драная! Он испортил мне праздник! Не знаю, как чувствует себя человек, когда ему действительно вставляют в жопу палец, но, похоже, это очень неприятно!

— Да у него кишка тонка залупиться на тебя!

— Подозрительно. Может быть, он подкачался и выучил пару приемов?

— Слушай, я даже не знаю, что и думать!

— Он же понимает, что я перешибу его пополам одним плевком!

— Замочи его!

— Он что же, считает, что победил? Ход его мыслей удивляет меня!

— Да разбей ему ебальник, и все дела.

— Ты думаешь, этот придурок поумнел оттого, что вызубрил всю школьную макулатуру? Я тебе отвечаю, что там ничего умного нет, потому что я сам пролистал всю эту муру.

— Джимми Хэтчер! — позвали со сцены.

— Священник, — похвастался Джим, вставая.

— Птицефермер, — поправил его я.

Когда Джимми получал свой аттестат, я аплодировал громче всех. Человек, который мог жить с такой матерью, какой была Клер, заслуживал рыцарских почестей. Джимми вернулся на свое место, и мы продолжили просмотр великолепного шоу — золотые мальчики и девочки получали путевку в жизнь.

— Слушай, они не виноваты, что родились богатеями, — сказал Джимми.

— Я их и не виню. Виноваты их ебаные родители.

— А также их предки.

— Естественно. Будь у меня новенький авто и такие же клевые телки, да ебал бы я все эти базары о социальной справедливости.

— Ага, — согласился Джим. — Большинство начинают вопить о несправедливости, только когда это касается их лично.

Золотая молодежь парадом проходила по сцене, а я сидел и решал — грохнуть мне Эйба или нет. Я представил себе этого мудака, распластавшегося на асфальте в берете и плаще — жертва моего праведного гнева, а вокруг нас вопящие девицы с восклицанием в глазах: «Боже мой, этот Чинаски просто настоящее животное!»

Но, с другой стороны, Эйб как был слюнтяем, так им и остался. Смелым он был только там, на сцене, среди отличников. Грохнуть его для меня не составит большого труда. И я решил не делать этого. Хватит с него сломанной руки, за которую его родители так и не подали на нас в суд. Но если я сейчас снова покалечу его, они обязательно дадут делу полный ход и обчистят моих стариков до последнего гроша. Правда, не деньги меня заботили, а моя мать, которая ни за что ни про что оказалась бы в полной жопе.

Наконец церемония закончилась. Все повскакивали со своих мест и повалили наружу. Во дворе выпускники и их родители, родственники и знакомые встретились — море объятий, лобызаний и поздравлений. Я увидел поджидающих меня родичей, подошел к ним и предусмотрительно остановился шагах в четырех.

— Пошли отсюда, — сказал я.

Мать смотрела на меня во все глаза.

— Генри, я так тобой горжусь! — выпалила она и вдруг отвернулась.

— Ой, а вон Эйб со своими родителями! — расплылась в улыбке мать. — Они такие милые люди! О, миссис Мартенсон!

Семейство остановилось. Мать бросилась к миссис Мартенсон с открытыми объятиями. Ведь это именно миссис Мартенсон решила не возбуждать дело после многочасовых телефонных переговоров с моей матерью. Они пришли к выводу, что у меня неуравновешенный характер, а мать и так сильно страдает из-за этого.

Мой отец и мистер Мартенсон пожали друг другу руки, а я подошел к Эйбу.

— Эй, пиздюк, с какой это стати ты показал мне палец?

— Что?

— Палец!

— Не понимаю, о чем ты!

— О пальце!

— Генри, я действительно не понимаю, о чем ты говоришь!

— Абрахам, нам пора идти, — позвала его мать.

Семейство Мартенсонов удалялось, а я стоял и смотрел им вслед.

— Вот у Мартенсонов парень знает, чем он будет дальше заниматься, — сказал мой отец, когда мы отправились к нашему старенькому автомобилю. — А вот что ты теперь будешь делать? Я никогда не видел тебя с учебниками!

— В них много глупостей.

— Ах, они глупые, да? А ты, значит, умный? Тебе не надо учиться! А чем ты будешь заниматься? Я затратил тысячи долларов, чтобы вырастить тебя, кормил, одевал! Я спрашиваю, что ты будешь делать, если я вышвырну тебя на улицу?

— Бабочек ловить.

Мать заплакала. Отец поволок ее к нашему «форду» десятилетней давности. А я стоял и смотрел, как мимо меня проносились другие семьи выпускников в новеньких автомобилях.

Подошли Джимми Хэтчер с матерью.

— Погоди-ка минутку, — сказала Клер сыну, — я хочу поздравить Генри.

Джимми отошел, а Клер придвинулась ко мне и заговорила тихо, чтобы он не мог услышать:

— Послушай, Генри, со временем ты захочешь получить настоящую аттестацию. Я могу выдать тебе твой мужской диплом.

— Спасибо, Клер, скоро увидимся.

— Твои яйца взорвутся, Генри!

— Я не сомневаюсь в этом, Клер.

Она отошла к Джимми, взяла его под руку, и они пошли дальше.

Подкатила наша развалюха, остановилась возле меня. Двигатель чихнул и умер. В кабине рыдала мать, огромные слезы катились по щекам.

— Генри, садись! Прошу, залезай! Отец прав, но я все равно люблю тебя!

— Я пойду пешком.

— Нет, Генри, садись, — завывала мать. — Садись, или я умру!

Я подошел, открыл заднюю дверцу и забрался в кабину.