Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Лесли, вспомнила она. Лесли бы помогла мне. Но Лесли умерла. Она страдала и умерла…

Плохо… никого нет…

Джоан снова бежала, в ужасе не понимая, куда бежит.

Пот струился по ее лицу, шее, по всему телу…

Это конец, подумала она…

Христос, вспомнила она… Христос…

Христос явится ей в пустыне…

Христос укажет ей путь к зеленой долине.

Поведет ее вместе с овцами…

Заблудшую овцу…

Раскаявшуюся грешницу…

Долиною смертной тени…

(Никакой тени — только солнце…)

К доброму свету. (Но солнце совсем недоброе…)

Зеленая долина… зеленая долина… она должна найти зеленую долину…

Которая начинается прямо за Хай-стрит, посреди Крейминстера.

Начинается прямо в пустыне…

Сорок дней и сорок ночей.

Только три дня прошло, Христос пока еще здесь. Господь, молила она, помоги мне…

Христос…

Что там?

Там, вдалеке, справа — такое крохотное пятнышко у горизонта!

Это гостиница… она не заблудилась… она спасена… Спасена…

Ноги у нее подкосились, она тяжело рухнула на землю…

Глава 10

Джоан постепенно пришла в сознание…

Она чувствовала себя совершенно разбитой и больной…

Но она была спасена. Гостиница стояла на-месте. Скоро, когда ей немного полегчает, она поднимется и доберется до нее.

А пока лучше посидеть спокойно и все обдумать. Обдумать подробно и больше не обманывать себя.

Ведь Господь все же ее не покинул…

Она не испытывает больше этого ужасного чувства одиночества…

Но я должна подумать, сказала она себе, должна подумать. Должна во всем разобраться. Именно для этого я и оказалась здесь — чтобы разобраться…

Понять, раз и навсегда, что за женщина Джоан Скьюдмор…

Вот за этим ей и пришлось прийти сюда, в пустыню. Этот яркий беспощадный свет откроет ей, кто она. Откроет ту истину, которую она не хотела замечать, правду, которую она на самом деле давно знала.

Один ключ она вчера нашла. Возможно, с этого лучше и начать. Кажется, именно тогда ее и охватило впервые ощущение необъяснимой паники?

Она читала вслух стихи — вот с этого и пошло.

Весна цвела — был от тебя вдали я.

Так звучит строка, напомнившая ей о Родни, и она сказала: «Но ведь сейчас ноябрь…»

В точности как Родни сказал в тот вечер: «Но ведь сейчас октябрь…»

Вечером того дня, когда он поднялся на Эшлдаун с Лесли Шерстон — оба они сидели молча, и их разделяли фута четыре, не меньше. И кажется, она еще подумала, что это не очень-то по-дружески.

Но теперь-то она понимает, а должна была понять уже тогда, почему они сидели поодаль.

Они сидели так потому, разумеется, что не решались придвинуться ближе…

Родни — и Лесли Шерстон…

Не Мирна Рэндолф, никакая не Мирна Рэндолф. Она намеренно сочинила миф о Мирне Рэндолф, потому что знала, что за этим ничего нет. Она использовала Мирну Рэндолф как дымовую завесу, чтобы скрыть то, что было на самом деле.

И отчасти потому — будь честной сейчас, Джоан, — отчасти потому, что ей легче было смириться с Мирной Рэндолф, чем с Лесли Шерстон.

Самолюбие ее меньше страдало, когда она думала, что Родни увлекся Мирной Рэндолф — до того прелестной и соблазнительной, что не устоял бы любой.

Но Лесли Шерстон — Лесли, не красивая, не молодая, одетая кое-как. Лесли с ее усталым лицом и смешной кривоватой улыбкой. Признать, что Родни способен полюбить Лесли — да еще так горячо, что, сам себе не доверяя, держится от нее на расстоянии в четыре фута, — вот это было невыносимо.

Такое непреодолимое взаимное притяжение, такое отчаянное неудовлетворенное желание — сила страсти, какую ей не довелось испытать…

Вот это и чувствовали они оба тогда, сидя на Эшлдауне, — и она это поняла и именно потому ушла поспешно и в растерянности, не желая хоть на миг признаться себе, что догадалась…

Родни и Лесли сидели молча и не глядели друг на друга, потому что не осмеливались…

Лесли, любившая Родни так преданно, что ей захотелось быть похороненной в городе, где он жил…

Родни, который произносит, глядя на мраморную плиту:

«Так странно думать, что Лесли Шерстон лежит под этой холодной мраморной плитой». — И падающий бутон рододендрона — пунцовая вспышка.

«Кровь сердца, — сказал он. — Кровь сердца».

И потом:

«Я устал, Джоан. Я устал. — И еще, загадочно: — Все не могут быть мужественными…»

Он думал тогда о Лесли. О Лесли и о ее мужестве.

«Мужество — еще не все…»

«Разве?»

И нервный срыв у Родни — смерть Лесли была его причиной.

Он лежал в Корнуолле, ко всему безразличный, слушал чаек, молча улыбался…

Пренебрежительный мальчишеский голос Тони:

«Ты хоть что-нибудь знаешь о папе?»

Она не знала. Не знала ровно ничего! Потому что решительно не желала знать.

Лесли смотрит в окно, объясняя, почему она хочет родить ребенка от Шерстона.

Родни, тоже глядя в окно, произносит:

«Лесли во всем идет до конца».

Что видели тогда эти двое?

Видела ли Лесли яблони и анемоны у себя в саду? Видел ли Родни теннисный корт и пруд с золотыми рыбками? Видели ли они оба неброский, ласкающий глаз деревенский пейзаж, открывавшийся с вершины Эшлдауна, и лес, шумевший на ближнем холме…

Бедный Родни. Бедный, усталый Родни…

Родни с его доброй, насмешливой улыбкой, Родни, который называет ее бедная крошка Джоан… всегда готовый понять, простить, ни разу не предавший ее…