Хлеб великанов. Неоконченный портрет. Вдали весной

Нет, все верно, решила она… я начинаю новую жизнь…

У станции Джоан взяла такси. Агнес открыла ей и изумилась, обрадовалась.

Хозяин, сказала Агнес, будет доволен.

Джоан поднялась в спальню, сняла шляпу и снова спустилась. Комната показалась ей пустоватой, но это потому, что в ней не было цветов.

Я должна срезать завтра лавровых веток, подумала она, и купить гвоздик в магазине на углу.

Она походила немного туда-сюда, ожидая, тревожась.

Надо ли говорить Родни о ее догадке насчет Барбары? Ведь не исключено, что все-таки..

Ну конечно же это неправда! Она все придумала! Нафантазировала, и все из-за пустой болтовни этой дурехи Бланш Хаггард — нет, Бланш Донован. Все-таки как ужасно выглядит Бланш — старая, опустившаяся.

Джоан притронулась рукой ко лбу. У нее появилось ощущение, что ее мозг превратился в калейдоскоп Был у нее в детстве такой калейдоскоп, и он нравился ей, она смотрела, затаив дыханье, как цветные стекляшки крутятся и вертятся, прежде чем сложиться в рисунок..

Что с ней творилось?

Эта чудовищная гостиница и странное состояние, в которое она пришла в пустыне… Насочиняла целую кучу неприятных вещей — что ее не любят дети, что Родни был влюблен в Лесли Шерстон (конечно же не был — что за чушь! Бедная Лесли). И даже сожалела, что убедила мужа отказаться от совершенно нелепой идеи насчет фермерства. В самом деле, ведь она проявила тогда мудрость и дальновидность…

О Господи, почему она так запуталась? Все, о чем она думала, во что поверила… это неприятно…

И все же правда это или нет? Ей не хотелось, чтобы это было правдой.

Она должна решить, должна решить…

Что решить?

Солнце, подумала Джоан, солнце палило. От солнца случаются галлюцинации..

Бежать по пустыне… упасть на четвереньки… молиться.

Неужели то — правда?

Или это?

Безумие, совершеннейшее безумие, что она поверила. Какое утешение, какая радость возвратиться домой в Англию и почувствовать себя так, словно она и не уезжала. Словно ничего не изменилось…

Конечно, не изменилось.

Калейдоскоп крутится… вертится…

Складывается то один узор, то другой…

Родни, прости меня — я не понимала…

Родни, я здесь, я вернулась домой!

Какой узор? Какой? Ей придется выбрать.

Джоан услышала, как открывается входная дверь — звук, который был ей так хорошо знаком…

Родни вот-вот придет.

Какой узор? Какой узор? Быстро!

Дверь распахнулась. Родни вошел. Он остановился, удивленный.

Джоан поспешила к нему навстречу. Она не сразу заглянула ему в лицо. Дать ему время, подумала она, дать ему время…

Потом сказала беспечно:

— А вот и я, Родни… я вернулась домой…

Эпилог

Родни Скьюдмор устроился в небольшом, невысоком кресле, а его жена разливала чай, звякала ложечками и оживленно болтала о том, как ей приятно быть снова дома, как она рада, что тут все без изменений и что он даже себе не представляет, до чего отрадно вернуться в Англию, и в Крейминстер, и в родные стены!

Между оконными рамами, тычась о стекло то снизу, то сверху, важно жужжала обманутая необычно теплым началом ноября большущая муха.

Ж-жж, ж-жж, ж-жж, — не унималась муха.

Динь, динь, динь, — звенел голос Джоан Скьюдмор.

Родни улыбался и кивал головой.

Звуки, думал он, звуки…

Для одних значат много, для других — ничего.

Он ошибся, решил он, подумав, что Джоан какая-то необычная, когда она только приехала. Она точно такая, как всегда. Все точно так, как всегда.

Вскоре Джоан поднялась наверх распаковать вещи, а Родни прошел через холл к себе в кабинет, где его дожидались кое-какие захваченные с собой бумаги.

Но для начала, отперев правый верхний ящик стола, он достал оттуда письмо Барбары. Отправленное авиапочтой, оно пришло за несколько дней до отъезда Джоан из Багдада.

Это было длинное, написанное мелким почерком письмо, и он уже знал его почти наизусть. И тем не менее, он перечитал его с начала до конца, задержавшись немного на последней страничке.