Хлеба кровавый замес

На губах Шаховского, идущего к летучке, играла лёгкая улыбка – как ни крути, но у него получилось вывести Тасю из угнетённого состояния, да и последние её фразы выглядели многообещающе. Она намёками проявила своё неравнодушие к Алексею, и это неожиданно было приятно, во всяком случае, это ощущение было заметно сильнее, чем просто удовольствие от женского внимания, которое он много раз наблюдал к собственной персоне.

Алексей дошёл до летучки и поднялся в неё.

Несколько перевозбуждённый зампотех обрадовался Шаховскому. За столом стояла традиционная трапеза – банка консервированных сосисок, консервированная тушёная картошка с мясом, ветчинный и сосисочный фарш и яблочный сок в маленьких баночках из комплектации сухпая. Был боржоми, пару ящиков которого купил Шаховской перед выходом как чистую воду для питья*.

*Доверия к местной воде не было: в ней, видимо, содержались микроорганизмы, нам непривычные, со всеми вытекающими во всех смыслах из этого последствиями. Солдаты пили кипячёную воду и чай. А также в летнем горном сухпае был яблочный сок в металлических баночках по сто восемьдесят граммов, натуральный и несладкий до приторности, как обычно было с соками в Союзе. Ещё в качестве чистого питья использовалась четырёхсотграммовая банка фруктового супа, который представлял собой несладкий компот из сухофруктов с незначительным добавлением отварного риса. Эти банки прокалывали сверху двумя дырками по краям, и компот выпивали, не употребляя остального. А если жидкости не хватало, то в индивидуальных аптечках, как считалось, имелись специальные таблетки для обеззараживания воды, которыми можно было обработать обычную воду из штатной батальонной водовозки или неизвестного источника.

Ну, и там же, на импровизированном столе, стоял отфильтрованный лосьон в бутылке от югославского сока с металлической закруткой-пробкой.

Комбат почти не захмелел. Он был крупным мужчиной, и незначительные дозы алкоголя на нём не отражались. Более тщедушный зампотех казался говорливым чуть заметнее, чем обычно, но атмосфера веселья в этом состоянии отсутствовала полностью:

– Лёха, где пропал? Мы тебя ждать устали. Присаживайся. Наливай, помянем… Перекуси.

Алексей снял привычно автомат, разгрузку и положил всё на свою лежанку, и тот поясной «банк-ремень» с деньгами туда же. Понемногу всем налил из дежурного графинчика, прихватил кусочек снеди с условного стола и стал ждать тех символических слов, которые принято говорить при поминовении, но и без которых понятно, что это трагедия, и обратно их, погибших, не вернуть. Даже сами слова не нужны, а лишь воспоминание об ушедших, и внутреннее к ним обращение в своей памяти с добрыми чувствами и горечью прощания. Сами же слова были в большей степени данью традиции, но истинной потребности в них офицеры в эти минуты не испытывали.

В кунге стояло не совсем понятное, но реальное ощущение одновременного присутствия на перекрёстке двух, в обычных условиях не пересекающихся, измерений, когда их самих – погибших – рядом нет, они уже мертвы, и их тела в вертушке летят на базу. И всё же они ещё как бы и есть, ещё ощущается присутствие их живых. Ты их – погибших – ощущаешь живыми, вот только не видишь…

И скорбь висит, она окружает, нет – не окружает, а обволакивает, будто плотная и вязкая субстанция… Эти воспринималось на уровне привычных тактильных чувств совершенно естественными ощущениями. Переход из жизни, через смерть в жизнь иную – он ощущался совершенно отчётливо доподлинным, но непостижимым пока таинством, как всегда это происходило после гибели солдат в боях.

Сложное чувство. Сложные эмоции. Многое сложно передать привычными словами…

А между тем, субординация в армии – дело такое, что раз ты начальник, командир, то не только в бою, но даже и в таких совсем печальных обстоятельствах. Искренние слова, сказанные в эти минуты командиром, который был с подчинёнными рядом в бою, будут потом служить для них моментом истины – как умирать, за что умирать, и как к ним, воинам, отнесутся после смерти.

И комбат сказал:

– Их уже не вернёшь. Но они продолжат существование. Жить в наших душах, в нашей о них памяти. Светлая им память. Царствие им небесное…