Хлебушко-батюшка

— Та-ак. — Василий Павлович задышал прерывисто, с надсадцей; ноздри у него раздулись; он оглянулся на Корзункова: вот видал, мол. — Машины возят солому. Трактора пашут зябь. А зерно лежит на току. Ну, как нам с тобой говорить? — выдохнул он хриповатым, с печалинкой голосом.

Во рту было горько. Ему казалось, что самоуправство Кленова — тот предел, та крайняя черта, до которой может дойти его терпение; он забыл и о зяби, забыл и о ремонте скотных дворов — обо всем том хорошем, что раньше и лучше других делал Кленов; этот Кленов никак не хотел считаться с тем главным, что занимало сейчас район, — со сдачей хлеба, и он в эту минуту слепо ненавидел его.

— Погоди, Василий Павлович, — остановил его Корзунков.

Кленов поднял голову.

— Как со мной говорить? А вот как. Давайте сядем вот хотя бы… — он обвел взглядом местность, ничего не нашел подходящего, — вот хотя бы тут, в вашей машине. И потолкуем. Идемте, идемте.

Корзунков шагнул за ним. Василий Павлович приоткрыл от неожиданности рот. Все трое подошли к машине и прислонились, не садясь.

— Давно мне хотелось потолковать с вами.

— Ну, так о чем же? — спросил Василий Павлович. — Давай выкладывай.

Он скосил на Кленова сердитые глаза.

— Живете вы одним делом — хлебозаготовками.

— А ты поставь себя в наше положение.

— Ставил.

— Ну и как?

— Незавидное у вас положение.

— Ты хочешь сказать, что за хлебозаготовками мы не видим ничего? Ошибаешься.

— Скажите, каким вам представляется будущее района?

Василий Павлович хмыкнул.

— Каким, каким… Будущее района — в специализации. Направление — зерно, молоко, мясо, на отгонных пастбищах — шерсть.

— А в нашем хозяйстве?

— Как будет развиваться ваш колхоз — скажешь ты. — Василий Павлович рассердился: — К чему ты это?

— А к тому, — сказал Кленов, — что не получится у нас так гладко, как вы говорите. Сдадим мы хлеб сверх плана, а что останется на фураж? Погорит, как пить дать, наша специализация.

— Почему же? — вступил в разговор Корзунков. — С концентратами мы вам поможем.

— Поможете? Ей-богу? — обрадованно вскинулся Кленов.

— Я обещаю.

— Ну, если будут концентраты, то мы живем.

— Но и вы должны помочь району.

— Чем же? — насторожился Кленов.

— Еще раз прикиньте, подсчитайте, сколько вы можете сдать хлеба. Это очень важно, Кленов. Когда вы думаете собрать правленье?

— Вечерком соберем.

— Мы подъедем с Василием Павловичем.

В машине Василий Павлович сказал недовольно:

— Зря ты с ним так. Ничего они не решат, а если и решат, то не так, как надо.

Возле амбаров пусто. На улице под плетнями нахохлились на непогодь куры. За плетнями догнивала прожухлая, без единой зеленинки картофельная ботва. Ерофей шел ссутулившись — плечи опущены, руки в карманах, взгляд из-под нависших бровей туманен. Закрой глаза, и вот она, во гневе, Надежда Сергеевна…

Контора. Шаги тяжело проскрипели по сенкам. Ввалился в кабинет, не снимая дождевика, сел. За окошком наливались чернотой тучи. Кругом — ни души. С улицы позвали:

— Ерофей…

Он выглянул в открытое окошко. На коне, вровень с подоконником, бригадир.

— Начали жать на Колывани пшеницу.

— Много скосили?

— Самую малость. Была плешь, как желтая заплатка. Смахнули. Сыровато зернцо.

— Выбирайте участки. — Ерофей поднял голову и со злостью: — Я за вас делать буду? Не знаете? Не учены? Ждать больше нечего, убирать надо.

Отошел от окна. Вот и еще мука: незаметно уходит с тока зерно, тают вороха. Осталась одна Колывань… Съездить, сказать Василию Павловичу: ошибся, простите великодушно. Выслушает, посмотрит молча, отвернется. И тогда — пропал. За стеной в тон его мыслям уныло барабанил дождь. Подоконник был мокр. По улице с тока шли бабы — обедать. Пока никого там нет, надо сходить туда.

На току пустынно. Два вороха накрыты брезентами, под навесом в углу семена. Ворох возле веялок. Заведующий током вышел из-за наветренной стены с метлой в руках. Поставил метлу в угол, нерешительно приблизился.

— Приходили машины?

— Приходили.

Он нахлобучил фуражку, пошел в гараж за машиной — решил еще раз проехать по полям и полевым токам.

Возле дальней заимки остановился. Ходил по заброшенному току, носком сапога разгребал мякину, крутил головой: зерно. «Не провеяли, оставили». На обратном пути повстречал забуксовавший «газик». «Кого это занесла сюда нелегкая?» Открылась дверца. Человек в брезентовом плаще вышел на дорогу, за ним — другой. Василий Павлович и Корзунков? Вот так встреча… Ерофей, нагнув голову, вглядывался в их лица. Жар хлынул ему в голову. Подъехал ближе, соскочил проворно в грязь.

— А ну-ка, давайте!

Втроем поднажали на машину, вывели ее на чистое место.

Они объехали поля. Колывань встретила их безмолвием. Дождь и ветер наделали бед. Пшеница была смята. Посреди нее на возвышении одиноко маячил комбайн. Узенький влажный прокос, соломенная стена разметана кругами, колосья пригнулись к земле. Ссутулившись, Ерофей вел Корзункова и Василия Павловича по прокосу. Сырая стерня шуршала глухо, сапоги вязли. Ерофей нагнулся, сорвал набухший колос. Не дошло зерно…

— Это все, что у вас осталось?

Корзунков глядел на него пронзительно.

— Да, все тут.

— Не густо.