Хлопок одной ладонью. Том 1. Игра на железной флейте без дырочек [OCR]

С тем же чувством, даже, может быть, более сильным, что испытали друзья, когда Новиков сообщил им о роспуске Советского Союза. Все-таки Союз — это не более чем государственное образование, многие недостатки и пороки которого были им очевидны с детства, и крах которого — событие объяснимое. А вот для кадрового аггрианина исчезновение миллионнолетней структуры — это похуже, чем рядовому мусульманину прослушать репортаж с какого-нибудь съезда шейхов и аятолл вроде нашего XX, на котором разоблачен и низринут Магомет.

— Да так и прекратила. В полосе Главной исторической последовательности. Где-то, наверное, существует. А на Земле — нет, и на Таорэре нет, и бикфордов шнур, с двух концов подожженный, выгорел. Мы вот с Седовой выжили, но ты ее не знаешь, она тебе на смену пришла в семьдесят втором. И ты — здесь. Больше ни о ком не слышала, да я ведь и не была на той Земле после восемьдесят четвертого…

Действительно, до полуночи и еще позже они курили, заваривали бесчисленные чашки кофе, коньяк тоже исчезал из бутылок быстрее, чем обычно, и говорили, говорили. Было ведь о чем. Вперемежку — о собственных делах, о проблемах своих и чужих миров, о будущем вообще как о философской категории, и в частности как о личных перспективах.

Шульгину все хотелось спросить о дальнейшей судьбе Шестакова (тут ведь особая статья), но Сильвия при этом была бы лишней. И он все откладывал личную тему на потом.

Наконец, часу в четвертом, Сильвия, которая могла бы, как старый боцман, пересидеть и перепить здесь всех, собралась на покой.

— Вы, ребята, как хотите, а я пойду. Прикорну немного. Хорошо время провели. О настоящем деле завтра поговорим. На свежую голову…

Лихарев посмотрел ей вслед с истинным почтением.

— Хороша все же. И при этом — умнейшая женщина. Тяжело ей, наверное, без серьезной работы… Как адмиралу в отставке. Она теперь — твоя жена? Или как?

Валентин выглядел сейчас более выпившим, чем полагалось бы. Разве только отключил соответствующую опцию браслета, чтобы в полной мере насладиться забытым удовольствием — как следует набраться в дружеской компании.

— Жена она совсем другого человека. Получше нас. А здесь мы с ней партнеры. На задании. Ты что же думаешь? Задание — оно и есть… Неважно, кто тебе его дал.

Даже если сам себе — все равно…

Лихарев счел эту мысль глубокой. И тут же изобрел еще несколько, того же разряда и качества.

— Так может, правда, отвлечемся, и ты мне все-таки расскажешь, что там дальше случилось с Григорием? Я ушел в конце января, а ты?

— В июле меня Сталин в командировку послал, а вышибло — в сентябре. Так что настоящей информацией располагаю только вплоть до конца июня тридцать восьмого. После этого — только газеты и радио. В них ничего плохого о Шестакове не сообщалось. И вообще политика весьма переменилась. Террор прекратился почти полностью, даже реабилитации начались. «Хозяина» новая идея заинтересовала…

— Ну и давай, просвети… Дело-то вроде прошлое, а если прикинуть — не слишком и давно. Для тебя — раз, два, три, — загнул он пальцы на левой руке. — Для меня… — Шульгин задумался. Хмыкнул дважды, не то в насмешку, не то — прочищая раздраженную дымом гортань. — Туда четыре, потом год туда, год туда… А все равно немного! С точки зрения восемьдесят четвертого — сам понимаешь. Наливай!

— Запросто. Все равно ведь до света не разойдемся. Сколько уже от души не трепался и не пил просто так, без задней мысли…

— Валентин, а ты не пробовал отсюда на Столешников зайти? — неожиданно спросил Шульгин.

— Как же, не пробовал! Даже неоднократно. С первого, считай, дня. Глухо. Дом на месте, дверь на месте, а войти — хрен. Да и как бы? Не та реальность.

— А у меня — получилось. Не сразу, но получилось. Но это тоже настолько отдельно… Шестьдесят шестой, потом двадцать первый, вдруг девяносто первый, и вдруг — аж две тысячи третий. И без всякой системы и без всякой гарантии. Ну вот хочешь, сгоняем на днях, там и посмотрим, пропустит тебя или нет? Интересно, ведь правда? Да, разреши заодно мучительный вопрос. Ты последний раз когда в нее входил?

— Как раз накануне отъезда из Москвы, 6 июля, как сейчас помню. «Тревожный чемоданчик» захватил.

— И каким же, скажи на милость, образом наш друг Берестин с подачи твоей сменщицы, проникнув туда в июле же, заметь, но шестьдесят шестого года, обнаружил там антураж именно современный, не тридцатых годов? Папиросы, пиво в холодильнике, костюмы в шкафу, пластинки для проигрывателя виниловые и с музыкой тоже послевоенной. Не говорю уже о деньгах хрущевской печати. Как?

Лихарев изобразил на лице недоумение.

— В тридцать восьмом, значит, я оттуда ушел, а в шестьдесят шестом все было на уровне этого года? Забавно. Квартира, конечно, настроена обеспечивать текущие потребности владельца… Но… И, говоришь, никто из моих сменщиков до вашего Берестина там не жил? Да, вопросец…

И вдруг нечто в его глазах промелькнуло.

И одновременно та же мысль осенила и Шульгина.