Хлыст. Секты, литература и революция

Были обобществлены семена, рабочий скот, коровы, сельскохозяйственный инвентарь, сбруя, – все, до дуг и хомутов включительно. Мало того – и в этом была существенная ошибка коммунаров, – обобществлению подверглись и сундуки с одеждой и нарядами деревенских модниц. […] Сразу же в коммуне возникло некоторое подобие женского бунта, и преодолеть сопротивление несознательной в массе женской среды, особенно дочерей – девиц на выданье – браткам не удалось. Это оказалось свыше их сил[943].

Конец этой истории был обычным для коммунистических экспериментов.

В 1919 году в селе Утевке […] состоялось знаменательное совещание «добролюбовцев». В результате горячих споров на совещании взяла верх линия на совместное поселение на более умеренных началах хозяйствования, то есть на основе частной собственности, трудовой инициативы[944].

Поселок этот был все же назван ‘Всемирное братство’. Добролюбов давно жил отдельно, но ‘братки’ получали от него послания:

предостерегающие письма о том, что он не может приехать на «братский поселок» и не приедет до тех пор, пока на будут искоренены дух наживы, тяга к богатству, пока «братья» не изживут в своей среде неравенство и различия в степени материальной обеспеченности. Более того, я слышал, что брат Александр не постеснялся употребить в отношении богатевших «братков» […] более резкие выражения, обвинив […] в возрождении «духа кулачества» и в «кулацких» устремлениях[945].

Между тем, согласно рассказу Яркова, «численно небольшая, но значительная» часть ‘братков’ предалась плотским утехам. Среди ‘сестер’ завелся грех иного порядка. Они тоже «дали волю телесам», но в другой форме.

Находясь всегда в столь тесной связи с так называемыми «мормонами», – как называл их сам брат Александр, с «пляшущей церковью», – они стали заметно крениться если не прямо к кружку и плясанью, то к некоей промежуточной форме, к «трясению» […] Казалось, вот-вот пустятся они в свойственный «мормонам» ритуальный пляс[946].

‘Мормонами’ в Поволжье звали хлыстов. Часть добролюбовцев, подобно жене самого Яркова, вышла из хлыстовской среды и не утратила связи с ней до конца 1920-х. Неудовлетворенные новой жизнью, они были готовы вернуться к знакомым с детства ритуалам. Любопытно еще, что Ярков, при всей его симпатии к хлыстам и хлыстовкам, верил, что их культ связан с сексуальными излишествами. Некоторые из самарских ‘сестер’, по его словам, с гордостью рассказывали о своих былых связях с самим ‘братом Александром’[947].

В 1926 году Добролюбов пишет сочинение под названием Манифесты людей телесного труда. Текст его неизвестен. Судя по словам Яркова, этими Манифестами Добролюбов объяснял, что не только крестьянский труд благодетелен, труд пролетария тоже ведет к спасению. Сам он в это время работал печником. К более раннему времени относится недатированный отрывок из послания Добролюбова, сохраненный Ярковым. В нем брат Александр безоговорочно приветствует революцию. Его аргументы и риторика примерно те же, что и в революционных рассуждениях Блока: