Хмурь

– Так они всё таскаются сюда и таскаются, слышь, как к себе домой прям, и еду нашу жрут, и мостовые топчут, и гадят повсюду!

– Заср-ранцы! – рявкает колпичка, и Змей от неожиданности сильно стукает ложкой о миску.

Что ему до тех поселян, на самом-то деле? Город и без них истоптан и загажен – дальше некуда.

– И на изведения ходят, слышь. Целыми кучами прутся, вонючки косорылые, замаешься кулаками махать, пока вперед протолкнешься через них. Ровно стадо баранье, станут и пырятся!

Ага, вот в чём дело. При упоминании изведений во рту у меня становится горько, и я спешно делаю несколько глотков кваса.

– А кого изводить будут, слыхал уже?

Мотаю головой, делая вид, что собираю с тарелки остатки еды. Тоже мне, развлечение! Не то война с ее жестокостью уже стерлась из памяти людей, не то наоборот – приучила к жестокости, но изведения преступников – одно из любимейших увеселений, бывать на которых желает решительно каждый горожанин, от детей до старцев. Особенно если преступник был с фантазией, тогда изводить его тоже будут с изощрением, а глашатай станет зачитывать перечень совершенных козней с выражением и воодушевлением, чтоб у собравшихся мурашки по коже бегали и сердца замирали. А потом вид истязаемого наполнит эти сердца мрачным удовлетворением и укрепит уверенность в земледержцевой могучести. А что городские площади недостаточно велики, чтобы вместить всех желающих наблюдать за изведением – так от этого ожидание будоражит еще острее.

– О-о, – Змей хлопает по столу ладонями, – там такое будет! Аж два недурственных человечка нынче на место: один – шпион ничейцев гадючный, который воду в колодцах травил, а вторая – вещунья… – Он переводит дух и с придыханием заканчивает: – Морошка.

Голова у меня идёт кругом, я немедленно хочу задать десяток вопросов разом, но с языка срывается самый незначительный:

– Что за Морошка?

– Ну ты чего, Накер? Вещунья же, которая первая про кровавые луны напророчила…

– Кровавые луны?

Переспрашиваю неосознанно, до местных суеверий мне дел нет никаких, мне куда интересней ничейский шпион, но Змей, негодующе воскликнув: «Да ты как из лесу вышел!» ложится грудью на стол и заговорщицким шепотом, мешая свои слова с явственно чужими, рассказывает мне про Морошкин жизненный путь. От Змея пахнет костром и тиной.

– …и после того, как даже мантихора Морошку не тронула, поселяне утвердились в ейной избранности и правдивости. И ходила она по Полесью, слышь, год и еще один год, предсказывала разливы рек, землетрясения, падеж скота и такое прочее, и всё сбывалось…

Да, я бы на месте городских правителей тоже не захотел, чтобы женщина с такими талантами открывала рот на моей земле.

– …а сей весною, слышь, напророчила конец мира, да ты не слыхал, правда? Что станут горы с ног на голову, и невиданные волны сокрушат морские берега, и чего-то там еще такое складное, а затем две луны напьются кровью и проглотят день. Вот так вот!

Я фыркаю, хотя в затылке у меня холодеет. Не хуже, чем от голоса глашатая, со вкусом зачитывающего злодеяния. Колпичка поворачивает голову так, что мне кажется – неминуемо свернёт себе шею, и смотрит на меня немигающе и тоскливо.

– Мы в такое не верим, – решительно говорит Змей и снова садится на лавке нормально. – Только, слышь, эту блажь и другие подхватили, ведуньи и ворожеи, ну и старики еще, и детвора еще, и бабы легковерные, и всякие на голову пришибленные тоже понесли. Много шумят про это, словом. Как ты не знал – не понимаю, ну да ты к людям, видать, нечасто выходишь… Так вот, слышь, управители в городах и поселеньях условились, что если на чьих землях случится Морошка – своим ходом уйти она с них не должна. Поселяне её, правда, прятать надумали, но быстренько передумали, как поняли, что с ними тоже никто балагурить не будет. Словом, поймали Морошку да угнездили в Гнездовище, – довольный собственной шуткой, Змей всхрапывает.

Я слушаю всё это и думаю, как же мне повезло, как всем нам повезло. Нас, хмурей, все эти вести, события и тревожности не касаются, к тому же мы можем избежать многих вещей, которым обычные люди, такие как Змей, ничего противопоставить не смогут, как ни пыжатся.

А хмурей даже кровавые луны не испугают.

Не испугают, не испугают, повторяю я, но на самом деле мне не по себе. А если и впрямь грядут такие потрясения? «Умывание кровью» – чем не новая война, которая уж точно будет? И как раз с чем-то подобным связаны изменения Хмурого мира…

Пока Змей треплется, вечереет, воздух становится грубее и звонче. Обожравшаяся колпичка придремывает, устроившись на столе, как яркая нахохленная курица. За оградой мимо едальни всё реже ходят женщины, реже пробегают ребятишки – их сменяют вразвалку бредущие мужики с видом наработавшимся и сердитым. Другие столы на задворье понемногу заполняются народом, а в едальном зале уже, судя по гомону, вообще не протолкнуться.