— Сенат был разрознен. Ему требовалась единая идеологическая площадка, чтобы оппонировать Императору. И этой площадкой стало христианство, которое на заре своего существования было удивительным нигилизмом по своей сути. Оно отрицало все. Оно отказывалось от всего. Даже от самой жизни. Оно оказалось той единственной религией, которая прямо оппонировала Императору и всему, что связано с Империей. Поэтому в сжатые сроки христианство как идея охватило всю аристократию державы. И противиться ему становилось с каждым годом все сложнее. Из-за чего Константину пришлось сделать ход конем — возглавить то, что было непреодолимо. Утвердить христианство государственной религией, автоматически выбивая идеологическую почву у всех оппозиционеров. Это спасло Империю. На время. Она все равно не выдержала и развалилась — слишком чудовищным был тот политико-экономический кризис, что охватил ее.
— Вас послушать, то в развале Римской Империи выходит повинно принятие христианства.
— Принятие? Нет. Принятие позволило продлить ее жизнь. Но вот дикое и неотесанное христианство — да, выступало одним из важнейших негативных факторов. Важнейших, но не главным. Главным был Сенат и его желание решать свои местечковые проблемы. Именно в таком ключе мне и видятся фундаментальные проблемы христианства. Вы — сенаторы и ведете себя как они.
— Сенаторы? — Удивленно переспросил легат.
— К сожалению Константин ввел христианство слишком поздно. Ни он, ни его наследники просто не успели привести его к удобоваримому виду. Сейчас же такой проблемы нет. И полчища германцев не терзают Империю. Они, конечно, пытаются… — улыбнулся Николай, — но у них ничего не получается. А значит мы можем спокойно и вдумчиво навести порядок и устранить старые противоречия.
— Возможно. Но Империи нет. Той Империи.
— Империя жива, пока жив последний ее солдат. Не так ли?
— Я все равно не смею разделять вашего оптимизма.
— Главное, чтобы его разделял Святой Престол.
— Не хочу вас обнадеживать… — развел руками легат.
— Вы считаете, что война еще не выиграна?
— Почему же? Мы уверены, что Германия ее проиграет. Вот только будут ли плоды вашей победы столь значимыми, как вы говорите? В Европе постоянно гремят войны. Иной раз оставляя после себя целые пепелища, вместо тех или иных регионов. Но они так и остаются — всего лишь войнами…
— Ну что же… тогда считайте, что этого разговора не было. Французам скажите то, что мы обговорили. В остальном же… давайте подождем. Ваше недоверие оправдано. Впрочем, полагаю, что вам нужно помнить старую еврейскую мудрость — то, что вчера рыбы были большие и по три шекеля, совсем не значит, что завтра они не будут маленькими и по пять.
— Понимаю… — кивнул легат.
— Сомневаюсь, но, допустим. Вы хотели узнать, почему я подчеркнуто хорошо отношусь к католикам, позиционируя себя как православного монарха. Вы узнали. Мне выгодно устранение раскола и слияние христианства обратно в единое целое. Пусть и в перспективе. И мне выгодно, и Империи. И я буду работать в этом направлении. И было бы очень неплохо, если бы Святой Престол вылез из коротких штанишек региональной италийской церквушки и помог мне в этом деле. Это все, что вы хотели узнать?
— Да, Ваше Императорское Величество, — почтительно поклонился легат.
— Ступайте. И помните о голове. Ваш язык вполне может вам ее отрезать. Но что поделать, работа такая…
Глава 7
К середине мая Германское наступление окончательно выдохлось. Австро-венгерское сдулось еще раньше. Это не значит, что «австрияки» старались меньше и хуже немцев. Нет. Ничуть. Просто у них оказался очень неудачный и сложный театр боевых действий. Слишком быстрое падение крепости Перемышль привело к тому, что единственный коридор, по которому они могли проводить нормальное наступление оказался перекрыт русской артиллерией. С гор же пытаться выходить и атаковать своих противников сколь-либо значимыми силами было технически невозможно. Там просто негде было развернуться, то есть, провести развертывание в боевые порядки сил крупнее полка. Но много ли навоюешь полком легкой пехоты в сложившейся ситуации? А тяжелой у австрийцев, как и у немцев не имелось. Готовились ведь они к совсем другой войне.