Хмурый Вангур

Одна из кочек круто накренилась под ним, он переступил и быстро оглянулся, выискивая, куда можно перепрыгнуть. Что-то громко хлюпнуло, котла подвернулась и поползла в сторону и вниз. Николай взмахнул руками и, успев только поднять ружье, ухнулся в топь. Холодная смрадная жижа плотно охватила тело. Под ногами ничего не было. Николай вцепился в жесткий пучок травы на кочке и рванулся вверх. Кочка пошла вниз. И вместе с ней Николая потянула к себе холодная вязкая смерть… Он набрал в легкие как можно больше воздуха и рванулся снова к маленькой искривленной березке, которая прилепилась на соседней кочке. Ему удалось схватить одну из ее веток, но березка была тонкая и могла вот-вот сломиться. Осторожно опираясь на брошенный плашмя шест, Николай начал подтягиваться к деревцу. Прошло несколько минут, прежде чем он уцепился за ствол березки у корней.

Когда он, промерзший, весь в вонючей тине, вылез на кочку, его долго била крупная, потрясавшая все тело дрожь.

Вернувшись обратно к горелому лесу, Николай кое-как подсушился у костра и пошел от Никли в обход болота. Но попытка найти обходный путь оказалась напрасной. Болото тянулось на несколько километров, потом, повернувшись на юго-запад, подползло к Вангуру и уткнулось в его берег.

Усталый, голодный, подавленный, Николай побрел вверх по течению Вангура. Уже в сумерках он перебрался на его правую сторону и здесь решил заночевать. С утра он поднимется еще выше по течению и, снова перейдя Вангур, окажется на правом берегу Никли. Видимо, путь к юрте Курикова проходит там.

Очень хотелось есть. У Николая оставался небольшой полурассыпавшийся и подмоченный в болоте кусочек пшенного концентрата. «Нет, его надо оставить на утро». Николай высыпал на тряпку все сухарные крошки, какие были в рюкзаке, и долго выбирал из них мусор.

Крошек набралась почти горсть. Он клал их в рот маленькими щепотками, жевал, запивая кипятком, и думал о том, что поступил почти благородно. Ведь из общих припасов он взял только одну пачку концентрата. Все, что пришлось бы делить на троих, теперь достанется двоим. Они еще благодарить его должны!..

У него не было с собой топора, и поэтому приходилось обходиться без нодьи. Подложив в огонь смолья и несколько вывороченных в буреломе чурок покрупнее, Николай снял ружье с предохранителя и завернулся в брезентовый плащ. Спать… Но уснуть мешал голод. Кусок бы хлеба, и тогда вот спать.

И еще мешали Пушкарев и Юра. Они назойливо лезли в думы. Чтобы уйти от них, Николай стал представлять, как он вернется домой. Бороду он не сбреет. Она поможет воссоздать хотя бы сотую долю того, что пришлось ему пережить. Ох, как вскрикнет, как заплачет мама!.. А отец… отца не проведешь. Он посмотрит на бороду, иронически поиграет тренированной левой бровью и кольнет сухой насмешкой:

«Борода — это, видимо, единственное твое приобретение в этой экспедиции?»

Как помнит его Николай, на лице отца всегда жила ироническая насмешка. Он был еще мальчишкой, круглощеким, кудрявеньким Колей, а отец уже подхлестывал, колол его, как шпорами, язвительно-скептическими замечаниями. Маленький Коля любил по вечерам валяться на мягком, уютном диване, положив голову на колени мамы, теплая мамина рука ласково ерошила его кудри, и мама рассказывала ему похожее на сказку будущее, в котором он становился очень умным и знаменитым человеком. А по ковру, разостланному в комнате, неслышно ступал, заложив за спину тонкие белые руки, отец, усмехался и изредка вставлял в мамину бархатную речь остро отточенные критические шпильки.

Отец был неудачником. Так говорила мама. Мама говорила, что отец очень талантливый врач, но ему всю жизнь подставляют ножку недруги, а если бы не они, он давно бы стал академиком. Отец насмехался над этими рассуждениями, хотя в душе, должно быть, был с мамой согласен.

Своего единственного сына он, похоже, любил, но — по-своему, странно. Упорно, систематически он вводил в его мозг яд иронического скептицизма и неуважения к окружающим. От этого, думал он, его сын будет сильнее. Он высмеивал все увлечения Коли, его пионерский галстук и тимуровские затеи, комсомольский значок и субботники, туристский кружок и интерес к геологии. Он говорил, что геологов в стране десятки тысяч, целая армия букашек, роющихся в земле, и что Николаю суждено быть одной из таких букашек.

Мать, недалекая, но добрая, учила сына мечтать, школа и комсомол указывали пути, по которым можно нести мечту, — отец все это зачеркивал. Постепенно Николай приобрел навыки лавирования между силами, действовавшими на него. Подсознательно он чувствовал, что отец — лишь фразер, пустой и злой. Пытаясь противостоять ему, Николай упрямо рвался к успеху в любом деле: это выбивало у отца козыри. Но только единственный раз, когда Николаю удалось поступить в аспирантуру, отец похвалил его без насмешки: «Это, может быть, походит на стоящее. Впрочем…» — и тут же, высоко вскинув седеющую бровь, иронически поджал губы.

А теперь… Нет, и дома встреча будет неприятной.

Заснул Николай неспокойным, зыбким сном. Его разбудил кошмар.