Хо

— Потанцуем? — зачем-то спросил Евгений у Ольги.

— С превеликим удовольствием, — ответила та.

Женя не имел ни малейшего представления о технике бальных танцев, но сейчас его это почему-то совершенно не волновало. Все необходимые па как-то сами собой получались у него безо всяких усилий, словно он учился этому когда-то, и сейчас только двигался, повинуясь заложенному в памяти автоматизму. Выходило у него отлично, и они с Ольгой не уступали заправским танцорам.

Магия этого вращения была сродни ощущениям ликования, восторга, и благоговейного трепета, которые он испытывал в глубоком детстве, катаясь на каруселях. Чувство того, что ты летишь куда-то в даль, и земля уходит из-под ног, а сердце готово выпрыгнуть наружу. Это было счастье. Ощутимое, доступное, понятное.

Выбрав момент, когда их лица окажутся на минимальном расстоянии, он произнёс так, чтобы она расслышала:

— Я люблю тебя.

Она улыбнулась, сверкая искорками глаз, и, когда в очередной раз их лица сблизились, прошептала в ответ:

— А я люблю тебя.

Словно стайка диковинных бабочек вылетела у них из-под ног, и запорхала вокруг. В груди что-то томительно сжалось. Глаза затянула пелена блаженства. Голова шла кругом, и какая-то необъяснимая сила отталкивала тело от пола, подбрасывая его ввысь. Будто два огромных крыла развернулись у него за спиной. И этими тёплыми крыльями ему захотелось обхватить Ольгу, отгородить её от внешнего мира, чтобы остаться с ней наедине.

— Теперь мы всегда будем вместе, — прошептал он, задыхаясь от переполнявших его чувств. — Обещаю тебе.

— Всегда? — девушка заглянула ему в глаза.

— Всегда, — утвердительно кивнул он в ответ. — Всю жизнь. Вечно.

— Вечность, — Ольга как-то странно вздрогнула, и отвела взгляд. — Это слишком долго.

— Не понял, — Евгений был слишком воодушевлён, и машинально отреагировал на эту странную фразу, как на простую шутку.

— Ведь это очень, очень большой срок, — её руки соскользнули с него.

На месте тёплых прикосновений тут же появился неприятный холодок.

— Вовсе нет.

— Ты не понимаешь. Ты не хочешь понять.

— Подожди. Куда же ты?

— Я должна… — Ольга освободилась от его объятий, и стала отступать назад.

Теперь Евгений заметил, что свет в зале начал темнеть, и тьма эта сгущалась по мере отдаления девушки.

— Что ты должна? Что случилось? Что я сделал не так?

— Ничего. Всё было замечательно, до того как ты… Ах, не обращай внимания. Забудь и выкинь.

— Постой! Объясни же мне, наконец, в чём причина? Ты же говорила, что любишь меня.

— Говорила.

— Тогда в чём дело?

— Понимаешь, есть вещи… Которые имеют для меня большое значение… Которые для меня не просто слова, понимаешь? Они определяют мою судьбу. Это очень важно, и очень сложно. Так сразу и не объяснить. Суть этих вещей принципиально влияет на мой выбор. А для тебя они не имеют такой значимости. Потому, что ты живёшь в другом мире…

— Научи меня понимать эти вещи!

— Это невозможно.

— Для нас нет ничего невозможного!

— Это только слова.

— Я сделаю всё, что ты пожелаешь! Ради тебя я готов на всё, на всё! Ради тебя одной! Ты — моя жизнь. Ты — моя любовь. Я не могу без тебя!

Ольга не произнесла более ни слова. Лишь печально вздохнула. Бросив взгляд на её кулон, Евгений с пронзительной болью в сердце разглядел миниатюрный портрет, изображённый на нём, и понял, что там запечатлён совершенно другой человек. Заметив это, девушка сочувственно моргнула, словно хотела кивнуть, но сработали одни только веки.

— Почему? — пролепетал Евгений, чувствуя, как ноги его подкашиваются. — Зачем всё так?

Он пытался найти поддержку, точно в горячке скользя мечущимся взглядом по окружающей его толпе сочувствующих лиц. Вроде бы таких родных и близких, но, вместе с этим, как ни парадоксально, таких отчуждённых и далёких. Словно это были болванчики из кукольного театра. На лицах друзей застыло искреннее понимание, но он, давно научившийся видеть напрямую нутро, изнанку, натыкался взглядом лишь на череду умело нарисованных масок. Маски совершенно непритворно сопереживали ему. Но там, под ними, в глубине прорезей для глаз, светилась совершенно чужая жизнь. Посторонняя судьба, которую не волновал ни он, ни его проблемы.