Гэндальф посмотрел на него.
– Дорогой Бильбо, что с тобой случилось? – сказал он. – Ты стал совсем другим хоббитом.
Потом они прошли по мосту через Реку, мимо мельницы и поднялись на Кручу к норке Бильбо.
– …Ах ты, беда! Да что же это такое?! – вскричал хоббит.
Вокруг норы была страшная суета, у двери толпился народ, уважаемые (и неуважаемые) хоббиты сновали взад-вперед, даже не вытирая ног о коврик, как с досадой отметил Бильбо.
Он был удивлен без меры, а они, увидев его, удивились еще больше. Ибо он явился в разгар аукциона! На воротах усадьбы висело большое объявление красными и черными буквами, возвещавшее о том, что «22-го июня господа Ройл, Ройл и Закопанс объявляют распродажу имущества покойного Бильбо Торбинса, эсквайра, из Торбы-на-Круче, в Хоббиттауне, в Северном Уделе. Распродажа начнется ровно в десять часов».
Подходило время второго завтрака, и многое из вещей было уже продано за бесценок или почти даром (как частенько случается на аукционах).
Двоюродные родственники Бильбо, Сумкин-Торбинсы, уже занялись измерением помещений в норе и прикидывали, как будут расставлять здесь свою мебель. Короче, Бильбо был «признан погибшим», и обнаружить, что это заключение оказалось неверным, для некоторых было весьма огорчительно.
Возвращение господина Бильбо Торбинса вызвало общественное волнение как на Круче, так и за Кручей, и за Рекой, и народ удивлялся не девять дней, а гораздо дольше. Правовая волокита отняла не один год. Много воды утекло, прежде чем господина Торбинса признали живым де-юре. Тех, кто успел сделать на аукционе особо выгодные приобретения, было очень трудно переубедить; в конце концов, чтобы не тратить время зря, Бильбо выкупил у них собственную мебель. А серебряные ложки таинственно исчезли и так и не нашлись. Бильбо подозревал Сумкинсов. Со своей стороны, они так и не признали, что вернувшийся Торбинс – подлинный, и до конца дней остались с ним в натянутых отношениях. На самом деле им ужасно хотелось переселиться в его уютную хоббичью норку. А Бильбо в итоге обнаружил, что потерял не только серебряные ложки – он потерял репутацию. Правда, он навсегда остался Другом Эльфов, и к нему с уважением относились гномы, маги и все подбные личности; но среди хоббитов он таким уважением не пользовался. Все хоббиты в округе стали считать его «чокнутым», за исключением племянников и племянниц по линии Туков, но их дружбу с дядей взрослые не поощряли.
Мне очень жаль, но должен сказать, что ему было все равно. Он был собой доволен; чайник у него на очаге пел теперь еще музыкальнее, чем до Неожиданной Вечеринки. Меч он повесил над камином. Кольчугу сначала держал в прихожей на особой вешалке-стойке, а потом свез в Музей. Почти все золото и серебро истратил на подарки – как полезные, так и нелепые, – чем до некоторой степени объясняется любовь племянников и племянниц. Магическое Кольцо хранил в большой тайне и надевал только в исключительных случаях, чтобы отделаться от неприятных посетителей.
Он стал писать стихи и ходил в гости к эльфам.
Но несмотря на все это и на то, что многие качали головами, приставляли пальцы ко лбам и произносили «Бедняга Торбинс!», и почти никто не верил его россказням, он счастливо прожил оставшуюся жизнь, а она у него оказалась необыкновенно долгой.
…Несколько лет спустя, тихим осенним вечером Бильбо сидел у себя в кабинете в кресле и писал мемуары – он решил их назвать «Туда и обратно, или Хоббит в отпуске», – когда вдруг в дверь позвонили. У двери оказались Гэндальф и гном; и гном был не кто иной, как Балин!
– Входите, входите, пожалуйста! – сказал Бильбо, и скоро они уже сидели в креслах у камина.
Балин заметил, что на этот раз у господина Торбинса жилет объемнее (и с настоящими золотыми пуговицами), а Бильбо увидел, что борода Балина стала на несколько дюймов длиннее, а пояс, украшенный драгоценными камнями, очень роскошен.