Ещё Кирилл постоянно прислушивается к своим ощущениям, не болит ли чего, и если находит на теле синяк или крошечную царапину, будет три дня всем показывать, подробно описывая свои страдания. Когда синяков и царапин нет, Кирилл говорит, что у него уже «почти болит» или «начинает болеть» что-то там невидимое во рту, или внутри пальца и просит помазать кремом или йодом, принять хоть какие-то меры.
У Гали долгое время была маска — «совершенно глупая девочка, которая никогда ничему не научится и никогда ничего не поймёт». Когда, по мнению Гали, ситуация того требовала, она начинала разговаривать специальным голосом, хлопала глазами, растягивала слова. Походка становилась шлёпающей, руки безжизненно повисали, как у орангутанга. На вопросы Галя отвечала невпопад или полностью отключалась, не в состоянии вымолвить ни слова.
Распознать когда ребёнок настоящий, а когда в образе, довольно просто. Нужно понаблюдать за ним в тот момент, когда он спокойно играет с другими детьми. Вдруг оказывается, что и двигается, и разговаривает ребёнок совсем не так, как десять минут назад наедине со взрослым. Кирилл не вспоминает о своих синяках, не шепелявит, а хохочет и резвится. Галя бодро спорит и деловито поучает Нину. Нине не нужно ничего из себя изображать, и она старательно изучает правила игры, чтобы никто не смог её облапошить. Обычные дети, самые настоящие.
И если описанное выше поведение Нины и Кирилла было направленно на получение максимальной порции внимания со стороны взрослого в детском доме, то Галя вела себя таким образом, скорее всего, для того, чтобы к ней никто не приставал с занятиями и вопросами.
К счастью, прожив два с половиной года в семье, Галя почти полностью избавилась от такой манеры поведения. Кирилл и Нина за полтора года дома тоже сильно изменились, прибегая к привычному типу поведения со взрослыми редко, скорее про старой привычке. Надеюсь, что не получая подкрепления, они тоже избавятся от этих масок навсегда.
Когда детей больше одного, большой соблазн стать общей мамой для всех. В крайнем случае, разделить детей на подгруппы: старшие и младшие.
Но когда я задумываюсь о том, что я единственная мама для каждого своего ребёнка, то понимаю, как важно с каждым строить свои уникальные отношения, только наши с ним.
Расстроилась вчера.
Галя приносит ко мне на кухню пример из домашнего задания: 15:15=, не может понять сколько будет.
Говорю: «Галя, ну если мы 15 яблок разделим на 15 ребят, то сколько яблок получит каждый?»
«Не знаю», отвечает Галя.
Прошу нарисовать на листе детей и яблоки и с делать вывод. Рисует 15 кружков, под ними 15 палочек, вместо детей. Не может ответить. Прошу соединить палочки и кружки. Галя отвечает, что каждый получает по одному яблоку.
Спрашиваю: «А если у нас 10 яблок и 10 ребят, то сколько получит каждый?» Галя не знает. Прошу нарисовать, Галя возмущается, потому что я отнимаю у неё время, за которое она могла бы доделать домашнюю работу. Но я настаиваю.
Рисует, не понимает. Соединяет палочками — видит, что по одному яблоку получит каждый. Надеется, что на этом я отстану. Но я спрашиваю, сколько получит каждый из 8 детей, если им дать 8 яблок. Галя не понимает, причём тут все эти вопросы, хнычет, топает ногой и смотрит на меня как на врага. И для неё по-прежнему не очевидно, что если количество детей и яблок одинаковое, то каждый получит по одному. Она даже не понимает, что общего во всех этих заданиях. И это очень грустно. Потому что нужно снова начинать всё сначала. Галя в третьем классе, но я понимаю, что считает она всё хуже. И таблицу умножения, которую мы выучили летом, Галя почти забыла, несмотря на то, что каждый день пользуется ей в школе.
Нужно дать Гале тетради Кумон, которые прошла Нина и заниматься счётом ежедневно. Нельзя давать Гале возможность всё забывать.
Чувствую себя человеком, который тащил в гору тяжёлую тележку с фруктами, а когда дотащил почти до половины, тележка выскользнула из рук и с огромной скоростью скатилась обратно, растеряв по дороге половину фруктов. Нужно всё собирать, укладывать и тащить снова наверх.
Ох, ну и погода.
Метель, а нам с Ниной на урок в музыкальную школу вечером.
Надела на Нину сто шуб, замотала шарфом до глаз, посадила в санки. Стащила с крыльца подъезда вниз.
Стемнело, фонари едва освещают улицу. Продираемся через сугробы. Снег набивается в капюшон, ноги буксуют в сугробах, тяну рывками. На плотно утоптанных дорожках едет как по маслу, но таких на нашем пути не так уж много почему-то. При неаккуратном заезде на бордюр Нина переворачивается в снег, покатываясь со смеху. Усаживаю её обратно, отряхиваемся, поехали дальше.
Приезжаем в муз. школу уже изрядно мокрые. Снимаем куртки, сдаём в гардероб. Несу Нину до кабинета и думаю о том, что через 45 минут нам предстоит проделать тот же путь обратно. Но в кабинете так светло и тепло, что метель за окном кажется какой-то выдумкой. Учительница удивляется, неужели с обеда всё ещё метёт.