Хочу тебя любить (СИ)

Разжимаю пальцы, едва понимаю, что Любомирова бросилась защищаться. Значит, уже не сбежит. Помню. Верняк сказать, на ходу вспоминаю. И эта, казалось бы, безобидная информация такую отчаянную звериную тоску вызывает, хоть вой.

Мать вашу… Мать…

Не собирался ведь ее трогать. Даже подходить не планировал. Только вот взгляд утром поймал, и разбомбило все точки контроля. Откуда эта ненависть? В первый день не было. Другое было. А сейчас почему это, если я ничего больше не сделал?

Вчера обещал себе, что один раз на Любомирову посмотрю… Второй, третий, четвертый, пятый… Замкнуло-то с первого. И снова всю ночь о ней одной мысли гонял. Как последний дебил, блядь,  сопли размазывал над очередной мангой[1]. И так, и эдак ее. Рисую полгода подряд. Да больше, конечно! Еще же те три месяца, когда Любомирова жила в моем доме. Только сейчас вся эта ерунда дико болезненная.

С утра на парковке сам себе сказал: «Не буду смотреть». И снова посмотрел. Вошел в холл и в ту же секунду бросился малодушно искать глазами в том углу, где она обычно собиралась со своими подружками. Думал, что хреново вчера было. Ведь просто ее увидеть – мука. Но, блядь, какая же сладкая эта гребаная мука! Сегодня и вовсе, когда Любомирова окатила какой-то неудержимой злобой, чуть на месте не сдох. Рубануло по всему периметру.

Терпел, конечно. Хотя каждую секунду грызла одна и та же мысль: «За что она меня ненавидит?». Вчера же было нормально. Полгода назад сама заверила, что похрен ей на меня. Теперь что? Почему сегодня?

– Ты ей что-то говорил? – наплевав на все, полез к Чаре с расспросами.

– В смысле? – хмурится тот.

Новенькая преподша продолжает разглагольствовать у доски. Но сегодня меня не интересует даже ее задница.

– Обо мне что-то говорил Любомировой? – уточняю вопрос.

– Нет. А что?

– Да как-то странно… Смотрит странно.

– Как это странно?

– Будто ненавидит меня.

– Не думаю.

– А она обо мне что-то говорила?

– Нет.

– За полгода ни разу?

Чара хмыкает. Весело ему, блядь.

– За полгода ни разу.

Терпел, пока на второй перемене не огрела этими чувствами точно так же. До бешеных тошнотворных и оглушающих «вертолетов» в голове.

Понял – не смогу. Надо выяснить, что не так. За что опять меня ненавидит?

– Так чего тебе? – подгоняет Варя еще резче.

Потому как сам я стою и тупо пялюсь. Поверить не могу, что снова так близко с ней. Лицо рассматриваю, будто без этого не помню каждую, блядь, черточку. Но смотреть вживую – нереальный кайф. Нутро поджигает, и тело раскачивает. В какой-то момент кажется, что я, сука, все-таки сдох и ошибкой системы попал в рай. Ну, или каким-то чертовым образом получил то, о чем долго-долго мечтал ­– мотнул время назад.

Она такая же.

Боже, хвала тебе… После всего, что произошло, она точно такая же. Даже родинки все, блядь, на месте. Может, я сошел с ума? Это, мать вашу, более вероятно, чем первые две теории.

Думал, что за долбаные шесть месяцев окреп физически и морально. Но, вот же открытие, никуда не делась эта поджигающая душу хрень.

– Поговорить с тобой хочу. Давай спустимся на парковку.

– Поговорить хочешь? А я не хочу, – дыхание Вари срывается. Кажется, еще секунда, и она на меня капитально ором понесет. Но нет. Сглатывает и приглушает голос вместе с эмоциями. – Не о чем нам говорить. Полгода прошло! Я все забыла.

Помню про ее сердце. Помню. Но в это мгновение и мое рвется на чертовы куски. Потому как то, что она заявляет – хуже ненависти. Забыла? Что значит – забыла?

– Все забыла? – рублю приглушенно, но сердито. И следом же хрипло выдаю: – А я – нет.

Припечатываю взглядом и тут же торможу себя. Прикрываю веки, чтобы перекипеть. И вдруг замечаю, что у Вари выступают на предплечьях мурашки – крупные и выразительные. Все волоски дыбом. Именно это мне сейчас дает сигнал – нет, не похрен ей на меня. Чувствую, что эта реакция – не просто нервное волнение. Знаю. И меня самого обсыпает той же безумной дрожью.

Резко вскидываю взгляд. Смотрю Варе в глаза. И наше дыхание одновременно срывается.

– Ты мне должна.

Не соображаю, что творю. Мозги отрубает, когда вдруг без всяких предпосылок задвигаю эту дичь.

Мне нельзя ее трогать. Нельзя. Я это понимаю. Но уже не могу остановиться.

Внутри все полыхает. Болит сердце. Одуряюще и безнадежно.

– В каком смысле? О чем ты? – теряется Варя.

Я сцепляю зубы. Шумно вдыхаю. Надсадно выдыхаю.

Думаю. Раскидываю мысли. Сражаюсь.

И добиваю:

– Я использовал только четыре дня из тридцати трех, – напоминаю наш старый дурацкий спор. – Ты мне должна еще двадцать девять дней. Вместе.

Пока Любомирова распахивает рот и ошарашенно смотрит, я, как последний идиот, сам себе впариваю, что использую их в благородных целях.

Я и благородство. Черти в аду покатываются со смеху.

– Ты прикалываешься?! Я рядом с тобой и пяти минут быть не желаю!

Прежде чем признаю себе, почему это заявление настолько злит меня, жестко выдыхаю:

– Нет, не прикалываюсь. Предельно серьезен. Ты сама все это тогда придумала. Слово свое держишь? Ну? – напираю, потому что она молчит. И чувствуя, что нужно додавливать, ненавидя себя, констатирую: – Придется отдавать.