Хочу тебя любить

Заставляю себя лежать неподвижно, тогда как в груди все приходит в движение. Таращусь в потолок, отмахиваясь от колюще-режущего давления, с которым ее слова проникают в ту раскачанную гребаную четырехкамерную мышцу, которую все так просто именуют сердцем. Не сердце это, а ебаная хренотень! Если бы был способ существовать без него, к черту бы вырезал.

– Что думаешь? – спрашивает Любомирова, так и не дождавшись от меня какой-либо реакции. – Согласен?

– Нет, не согласен, – выдыхаю и резко встаю с кровати.

Варя за мной подрывается. Сталкиваясь взглядами, замираем друг против друга посреди комнаты.

– Почему не согласен?

Закладываю ладони в карманы спортивок, чтобы хоть как-то себя ограничить и не трогать ее, как это обычно бывает.

– Ты еще спрашиваешь? Я тебе предложил жить вместе, ты с темы съехала. А теперь вообще говоришь, что у нас все по договору дозировано. Я, блядь, могу быть согласен? Чего ты добиваешься, толкая такую хрень? Прости, конечно, но я, блядь, моментами с тебя в конкретном ахуе! Если бы мог, послал бы на хрен на первом таком прыжке!

Знаю, что борщу с матами. Возможно, усугубляю, бля… Бля… Но мне ведь тоже тяжело все это тащить, а Любомирова, такое ощущение, на чиле жить вообще не умеет. Ни минуты! Постоянно ее колбасит, а она – меня. Полководец, блядь.

– Я просто пытаюсь разработать план, который поможет нам соблюдать какой-то порядок и держать контроль. Это важно!

– Для кого важно? Угомонись лучше, лады? Сказал же, блядь, ты здесь главной не будешь, – жестко высекаю, потому что меня к херам подрывает это ее постоянное желание рулить.

– Где здесь? – утоняет, скрещивая на груди руки.

Будто, блин, внатуре не понимает… Накручивает всю эту муть все туже и туже. Ждет, пока выстрелит? А отдачу, мать ее, выдержит?

– Так где здесь?

– В наших отношениях, блядь! В наших отношениях ты главной не будешь, уясни, наконец. Ищи другой сегмент для реализации своей дури!

Если и перегибаю, сейчас этого не осознаю. Не способен отмерять. Сердце, как маятник, по груди ходит. Дай бог, дальше не пойдет.

– А ты? Ты свою куда реализовать собираешься? – звенит Варя, отражая свою тучу эмоций. – Почему ты считаешь, что главным должен быть мужчина? Это, между прочим, половая дискриминация!

– Ты сама все прекрасно понимаешь. Я такой! – пиздец, аргумент. Сам понимаю. Но лучше ничего не находится. – Другим уже не буду. Так что кончай стараться меня изменить. Ни хрена не выйдет.

– А почему я должна? М? Почему ты считаешь, что меняться в этих отношениях должна я? У меня, сам знаешь, тоже характер! Думаешь, без члена меняться легче?

Если бы этот спор не затрагивал действительно важную для меня тему, я бы на этом моменте обязательно заржал. Но сейчас дыхания не хватает. Спирает. С трудом нахожу его и регулирую обратно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Оставаясь на своей позиции, смягчаю голос – это, между прочим, уже огромный шаг навстречу.

– Ты умница. У тебя получится.

Только Центурион, конечно же, не ценит. Моя похвала и последующее поощрение ее отчего-то лишь сильнее бесит.

– Пошел ты в жопу! – рявкает в ответ.

Яростно тяну воздух. Не вынимая из карманов рук, пòшло толкаю в ее сторону бедра и выдаю привычное:

– Раздевайся.

Варя напряженно вытягивается, сердито стискивает челюсти и совершает серию коротких шумных вдохов-выдохов.

– Ты все решаешь через секс? – из ее уст это звучит оскорбительно.

Интонациями Центурион владеет не хуже меня. Бьет наотмашь, в курсе. Но держусь. Больше всего ее задевает, когда игнор включаю. Вот пусть и получает.

– Продышись, – бросаю раздраженно, прежде чем схватиться за сигареты.

Едва подкуриваю, в спину прилетает дико-странный вопрос.

– Ты любил ее?

Услышав от нее слово, которое мы так старательно игнорируем, давлюсь никотином. Суть вопроса не сразу улавливаю. Приходится буквально собирать по частям. Потому что мозг упорно концентрируется лишь на ебучем центре фразы.

Оборачиваясь, смотрю Любомировой в глаза. Пытаюсь понять причину этого расчетливого контрнаступления.

Перво-наперво меня бесит, что Варя в принципе ввела это слово. Следом то, что она использует его в привязке к третьему лицу.

– Кого любил?

– Карину свою. Любил?

– Нет, не любил.

Смотрю ей в глаза, не моргая. Она в ответ так же – непрерывно рубит.

– А кого ты любил?

– Никого не любил.

С каким-то зверским остервенением повторяем и повторяем ебучее слово, даже там, где уже можно опустить.

– Отца? Маму? Даже их не любил?

– Что ты делаешь? – выдыхаю сдавленным и хриплым шепотом. – Ты меня прикончить, на хрен, решила? – на самом деле на одной звуковой волне ровно все это выдаю. И без пауз так же тихо продолжаю: – Мать слабо помню. Отца – за что, блядь?

Варя вздыхает. Выдерживает долгое мгновение, прежде чем разнести все окончательно. Я предвижу. Мотаю головой, чтобы остановить ее.

Молчи. Не озвучивай.

Любомирова упрямо зеркалит это движение.

Озвучу.

Не отрывая от нее взгляда, торможу дыхалку, будто это способно спасти…

– А меня за что? – минирует безжалостно. Взрывает: – За что ты меня любишь?

Глава 34