Хочу женщину в Ницце

Приглушенный голос бабушки едва слышался в трубке. Так всегда случалось, когда она одновременно пробовала говорить и со мной, и с дедом, зажимая телефонную трубку маленькой сухой ладошкой.

– Да брось ты, бабуля, наводить тень на плетень, все у меня хорошо, – успокаивал я свою беспокойную бабушку и прижал Клер к себе за талию еще сильнее.

– Ты смотри там, Денис, особенно не забывайся, где ты есть, эта Ницца до добра не доведет.

Было слышно, как вслед за бабушкой заволновался и дед.

– Чего ты к нему лезешь, Варвара. Какое твое дело, с кем он там, с бабою или еще с кем. Зла на тебя не хватает, до греха только меня доводишь.

– А ты не лезь, сидишь и сиди себе. Сразу прям с бабою. Я слышу там девичий голос, вот и говорю, – бубнила бабушка моему деду, – ведь сам парень ничего никогда не расскажет, молчит, как партизан, вот я и волнуюсь.

– Бабуля, не надо вам ругаться, все хорошо.

В такие минуты я всегда вспоминаю их дачный диалог, запавший мне с детства глубоко в душу.

– Гена! – кричала бабушка, обращаясь к деду. – Смотри, он суп не ест!

– Вылей на него, Варя! – не отрывая глаз от газеты, отвечал дед.

– Я серьезно, накажи его как следует.

– Варя, я тебе что, палач? – сердился дед и уходил с кухни.

И сейчас их словесный пересуд продолжался на повышенных тонах.

– Хорошо-хорошо, пусть не бабу он в этой Ницце хочет, – слышался глухой голос деда в трубку. – Пусть женщину, – соглашался он, – лишь бы с толком, чтобы дети были.

– Внучок, – я услышал снова подобревший голос бабушки, – ты свою девочку привез бы к нам познакомиться, а то дед серчает, говорит, что правнуками пора обзаводиться.

– Когда? – спросил я озабоченно.

– Да хоть летом на Ивана Купалу или на Петров день, – она громко засмеялась, понимая, что говорит глупость.

– Ладно, решим, – сказал я и попрощался со стариками.

Теплое дыхание Клер как будто согревало мне душу, а ее холодный нос касался моей колючей шеи. Наконец я положил телефонную трубку на место, а Клер, осторожно ступая на цыпочках по холодному полу, обхватив свою грудь, посеменила к кровати, переступив тонкими ножками через собачек, мирно лежавших на прикроватном коврике. Она села на край кровати, все еще держа ноги на цыпочках, и пристально смотрела на меня, нисколько не смущаясь.

«И чего эта горе-психоаналитик пытается найти в моей русской душе, – подумал я. – Дурочка, она думает, что там погреба, а там ничего нет, сплошные потемки, как в черном квадрате Малевича».

– Как в черном квадрате, – повторил я вслух, обводя пальцем в воздухе контуры предполагаемой геометрической фигуры.

– Говори по-французски, я тебя не понимаю, – зябко сжав острые колени, засмеялась Клер.

Прелесть ее улыбки продолжала меня очаровывать.

– Я говорю, что люблю тебя, – тихо сказал я, все еще пребывая в восторге от ее желанного тела.

– Не ври, – прошептала она в ответ. – Ты говорил совсем другое!

– Другое? Разве ты не слышала, что я сказал?

– Слышала, но это же была неправда. Так?

– Мне казалось, что ты понимаешь меня и всегда ровно настолько, насколько я хотел быть понятым.

– Это тогда, когда я тебе верю.

– Верь и сейчас.

Она поднялась и безмолвно пошла ко мне, глядя прямо в глаза. Я не мог двигаться и только наблюдал.

«Поганый город», – зазвучало в ушах бабушкино предостережение.

Дьявольски красивая нагая девушка улыбалась.

Но главное – не ее улыбка, не идеальные груди и даже не ноги. Главное – глаза. Они заставляли теряться в привычных ориентирах, пока я не почувствовал вкуса ее помады, и мое сердце больно заколотилось в висках.

От неё исходил аромат, показавшийся мне знакомым.

Так, наверное, должны были пахнуть только ангелы.

– Кто ты?

– Догадайся, – алые губы едва шевелились.

– Может, ты и есть тот ангел-хранитель, о котором в детстве мне рассказывал отец, – сказал я чуть охрипшим голосом.

– Спасибо, что не дьявол, – улыбка снова тронула прелестные губы. – Я Муза… – наконец произнесла она под звуки раскатистого грома, доносившегося со стороны альпийских гор. Дождь за окнами заметно усиливался. Меньше всего мне хотелось говорить…