Ход конем

От слов «наладил гостинец» Катюша вздрогнула, у неё по коже побежали мурашки. Её утомила многодневная недосказанность, общее молчание, как будто ничего не случилось. Обыкновенные боевые потери! А Лёши нет.

– Всё, что могли, товарищ капитан, вы уже наладили!

– Катюша, я же просил! Для тебя я Василий, Вася! – нарочито не слыша Катиной интонации, забубнил капитан.

– Я тоже вас просила, товарищ капитан. И предупреждала, что в случае чего подам рапорт.

– А в случае чего? – полюбопытствовал Сонин.

– Сами прекрасно знаете.

– Не держи на меня зла, Катюша!

– Для вас, товарищ капитан, я по-прежнему старшина Семенова.

– Что, так и будешь дуться?

– С чего вы взяли, что я на вас дуюсь, держу зло? Так только с друзьями или близкими поступают. А наши с вами отношения за рамки служебных не выходили, а дуться – это категория личная.

– Так в чем же дело? – весело стал настаивать капитан.

– Желания моего нет.

– Так и его тоже нет! – обозлился Сонин.

– Кого его? – Катя притворилась, что не поняла, о ком идёт речь.

– Да сержанта твоего! Петушка сахарного!

– Начнём с того, что он не мой, хотя я бы очень этого хотела. И петушка я с чаем сгрызла. Так хоть что-то на память осталось бы.

Капитан стал бледнеть, но старался не показывать своей злости и не давать ей воли. А Катюша, прекрасно осознавая, что своими словами она хоть в чем-то делает этому недочеловеку больно, цинично глядя ему в глаза, продолжила. Это был единственно доступный способ как-то отомстить ему за гибель любимого. Давно известно, что иные слова из уст женщин ранят сильно, бьют навылет!

– Поцелуи его крепкие и ласки жаркие теперь только в моей душе. – Катя с упоением наблюдала за тем, как при упоминании о поцелуях и ласках исказилось лицо Сонина. – Ни при каких обстоятельствах вы, товарищ капитан, ему даже в подмётки не годитесь!

– Катя, ты говори, да не заговаривайся! А то…

– А то что? Ударите меня? Или в штрафбат сошлёте? Хорош кавалер! Думаете, припугнули хрупкую девушку, и она уже сама в койку прыгнет? Вы же всех по себе равняете. Мыслите тараканьими категориями. А я – другой породы. У вас ни способностей, ни фантазии состязаться с ним не было, вот вы его под пули фашистские и послали.

– Это ты о чем, Катя-Катерина? – раздувая ноздри и сворачиваясь в пружину, как змея перед броском, спросил капитан. – Это надо доказать. И уж тем более не тебе, а военному трибуналу!

– Доказывают, когда что-то непонятно, неизвестно, а в данном случае – всё ясно как божий день. Я всё знаю! Он мужчиной был, орлом, а вы так… одно недоразумение.

– Ты говори, да не заговаривайся. Это всё твои бабские выдумки! Свидетелей-то нет!

– А вот вы и оправдываетесь, товарищ капитан. Значит, я права! – злорадствовала Катя.

– Ты смотри, Катюша, не заиграйся. Это ведь я пока добрый.

– Знаешь, что… Вася, а не пошёл бы ты… темным лесом к бабушке с пирожками! – и, скривившись от презрения, протянула: – Красная Шапочка!

И тут же завернула такую нецензурную многоэтажную словесную конструкцию, что некоторые полковые умельцы по этой части ей бы позавидовали, а у капитана мигом в голове вспыхнуло алое марево. Он набычился и замахнулся для удара, но девушка вскинула на него глаза. Её зрачки расширились, и радужка исчезла и стала угольно-чёрной, как у ведьмы или цыганки. И такой силой и холодом повеяло из этих глаз, что капитан НКВД Василий Сонин предпочёл скорее ретироваться. Он развернулся, отбросил в сторону теперь уже точно не нужный свёрток и стал уходить. Катя проводила его презрительным взглядом, и впервые за много дней её лицо осветила улыбка.

А кличка Красная Шапочка к капитану прилипла насмерть. Кто уж рассказал, неизвестно, но теперь его в полку иначе и не называли.

* * *

В тишине немецкого тылового госпиталя, возле массивного стола поста дежурного медперсонала, врач Иоахим Кляйн, только что вернувшийся после обхода палат, тихо, но настойчиво флиртовал с медсестрой Ингрид Мюллер. Этот флирт был такой же обязательной процедурой дежурства, как и ежедневная постановка термометров больным. И вдруг тишину больницы нарушил топот сапог. В кабинет стремительно вошли военный и мужчина в штатском. Кляйн поднялся, увидел гостей и уныло понял, что штурм сердца Ингрид откладывается.

– Он в сознании? – спросил штатский. Иоахим жестом указал вошедшим на дверь больничной палаты.

Ингрид кинулась было подать им белые халаты, но посетители отмахнулись и пошли в указанную сторону.

На койке у окна в небольшой узкой палате с зарешеченными окнами лежал Алексей с открытыми глазами. Двое крадучись подошли к кровати. Военный в серебряно-чёрной форме остался стоять в ногах, а гражданский сел на стул и заглянул Подкопину в лицо. Потом повернулся к военному, кивнул ему и снова повернулся к больному. По-русски он говорил почти без акцента.

– Тебе повезло, солдат. Великая Германия даёт тебе шанс начать жизнь заново и правильно.

– Это как же? – еле слышно спросил Подкопин.