Ход кротом

Люди в припорошенных снегом шлемах завели авангард Улагая под пулеметы; но пулеметов оказалось всего пять-шесть. Очевидно, ловушку настораживали на сотню Дикой Дивизии или отряд флангового охранения. Дивизия Улагая изрубила так и не побежавших краснюков прямо на позициях. Но тут из-за холмов выкатились ровной рысью плотные массы конных, знакомых еще по Кубани, взлетели шашки, закувыркались гранаты, поднялся с обеих сторон поля густой мат — и понял Улагай, а потом и сам генерал Мамантов, что ловушку настораживали совсем не на отбившийся от своих полк.

Ловчить и маневрировать сделалось никак: большевики прижали змею Похода к плавням и давили, давили, многотысячной конной массой гнали на слабый у берега лед. По конной лаве стоило бы сперва ударить пулеметами, накрыть шрапнелью. Но ярость всклубилась от копыт, захлестнула поле, багровым затянула глаза. Не то, что шашками — зубами бы рвали наконец-то увиденного воочию врага. С обеих сторон быстро расстреляли патроны в пистолетах и винтовках. Подскочившие на удар шашкой противники не дали перезарядиться. Опрокидывались красные и белые тачанки, замолкали пулеметы. Опустили руки расчеты трехдюймовых полковушек: в сцепившейся массе чужие ничем не отличались от своих.

Повсюду засверкали шашки, и тотчас же выяснились две вещи, неприятные обеим армиям. Первое, что большевики подготовились лучше: у каждого бойца на теле висела жилетка с вложенными пластинами железа, и полосовать его шашками не имело смысла, приходилось выцеливать горло. Второе, что рубились белые намного лучше. Хорошее снаряжение красных всего лишь уравнивало шансы.

Тогда Буденный кивнул радисту — тот отстучал кодовый сигнал. Кружащий над свалкой «Муромец» выпустил три красные ракеты, указывая резерву направление атаки. Командир интербригады Лайош Виннерман встал на стременах:

— Солдаты! Помните Омскую присягу! Русская революция, как революция за освобождение трудящихся народов, является в то же время и нашей революцией, революцией венгерских трудящихся!

И бывший седьмой Дебреценский полк ударил в стык между кубанцами Улагая, терскими казаками и донскими сводными полками. Понимая, что для всадника главнее всего, Буденный позволил венграм самим отбирать лучших лошадей. Мадьярскую интербригаду снабдили златоустовскими шашками, даже подогнанными по фигуре броневыми нагрудниками и стальными же касками, отштампованными на пробу Ижорским заводом. Так что красные гусары одним ударом рассекли Крымского Дракона на две части.

Но белые рубились все же намного лучше основной массы буденновцев, да и отступать казакам было некуда. Безо всяких объяснений походники понимали: разобьем сильное войско красных — нескоро те по заваленным снегами дорогам соберут новое. А покажем спину — вот здесь точно гибель. Не догонят большевики, так благодарные за Херсон селяне перережут давших слабину. И, в конце-то концов, уже скоро должен подойти Врангель. Доскакала эстафета, что-де Канев занят без боя, и что переправы целы. Следовало всего лишь продержаться, и казаки держались.

На другой стороне поля первоконники тоже не собирались отступать, и все по той же причине. С юга шли белые. Все те дворяне, урядники, «благородия», которым требовалось кланяться, которые в любом споре и на любом суде были правы перед бедным и рабочим человеком; баре, у которых была земля, заводы, деньги; под которых такая же толстопузая Дума голосовала законы.

Почти до человека были равны сдвинувшиеся полки. Резались ножами, в упор палили береженный «для себя» патрон. Прямо на теле подрывали гранату и умирали с радостным смехом, видя, как валятся окружившие враги. Осатаневшие кони выкусывали мясо из бедер кого поближе. Кованые «по зиме» шипованные копыта вбивали упавших в буро-красную кашу из глины, крови, растаявшего снега.

По уму, следовало прекращать бой, трубить отход. Например, предоставить изобретенный еще Чингис-ханом «золотой мост»: открыть в кольце дырку, и пусть бегут в нее. Беглец не загнанная в угол крыса, насмерть уже стоять не хочет. Еще можно отступить самому. Выманить противника на ложное преследование, растянуть и тогда уже слитными клиньями рвать неплотные колонны, в азарте преследования потерявшие локтевую связь.

Но такова была обоюдная злоба, что не слушали приказов на обеих сторонах поля. Пропадали в свалке казацкие посыльные, напрасно «Муромец» выжигал разноцветные ракеты. Каждому казалось: вот еще удар, еще вот этого достать — и покатятся, опрокинутся, подставят спину!

В небе один из уцелевших белых истребителей, поняв, что на пулеметах «Муромца» никак не взять, набрал высоту и спикировал точно в середину большевицкого корабля. Пилот, однако, сумел подвинуть четырехмоторный корабль так, что «Фарман» всего лишь обрубил правое крыло — но и этого хватило. «Муромец» крутанулся, сделал несколько витков и ударился в лед; сверху на нем горел самолет храбреца. Таран видели оба командующих, и оба поняли, что настало время последнего резерва, последней соломинки.