Ход кротом

Мамантов приказал двинуть в линию тех немногих священников, кому пузо не застило бога; высоко воздев кресты, батюшки закричали: «Да воскреснет бог! Да расточатся врази его!» — и тоже двинулись к черной воронке. Понимая, что сбереженную горстку бойцов бесполезно бросать в огонь, что надо зайти хотя бы во фланг, а лучше всего в тыл, Мамантов избрал для обхода путь по замерзшему Кагамлыку.

Навстречу ему, точно из тех же резонов, повел полк штабной охраны лично Буденный. Саперы настелили гати поверх слабого прибрежного льда и убедились, что на глубине лед прочен достаточно. Буденный обернулся к начальнику штаба, царской выделки генералу Сытину:

— Павел Павлович, вам и карты в руки. Схожу, встречу гостя дорогого. Мамантов приписной казак Нижне-Чирской, а сам я Сальского округа. Как не приветить земляка!

Сведя коня по гати на лед, Буденный обернулся к большому армейскому оркестру:

— Играть, хлопцы! Хоть кровь по колено, хоть по горло в лед уйдете — играть! Наши должны слышать, что в тылу казаков «Интернационал» играет. А и казаки должны слышать… Зеленую ракету!

Заревели медные геликоны, покатился их гул по льду, эхом отразился от глинистых берегов; и захрустел Кагамлык под сходящимися полками. Буденный выгнал коня вперед всех — и Мамантов сделал то же.

— Что, казара! — Буденный выдернул шашку, — нагаечник, царский кулак! Теперь не походишь над народом с плеткой!

— Иногородний! — крикнул Мамантов, горяча коня, чтобы не боялся идти против ревущего трубами строя красных. — Ты и не казак вовсе, правильно сторону выбрал. Мы твою голову собакам скормим!

— Облезешь, — хмыкнул командарм, — и неровно обрастешь.

Лучшему наезднику Донского полка горячить лошадь не требовалось, конь слушался одних шенкелей. Гнедой Буденного и вороной Мамантова съехались на льду Кагамлыка, под кружащим в звенящей синеве самолетом: у большевиков нашлась быстрая замена сбитому.

Конные поединки — мгновение; Мамантов исхитрился рубануть по правой руке соперника и оскалился, обернувшись:

— Что, краснопузая собачка, лапку перебинтовать надо?

— Я и левой умею, — спокойно сказал Буденный, колющим ударом «от плеча» забивая полосу стали в глазницу белому генералу.

Мамантов рухнул; через долгие-долгие пятнадцать секунд по упавшему захрустели копыта буденновского резерва. Навстречу им двинулись казаки, впервые за весь поход задумавшиеся, что можно ведь и проиграть. Но уже было поздно. Ревели собранные по всем полкам трубы. «Интернационал» торжественно катился по замерзшей речке, приводя в трепет белых и вливая новые силы в красных. Здесь бы помогли пулеметы, да только давно потонули тачанки в свалке. На обоих берегах Кагамлыка уже не стало сил ругаться — хрипели люди и кони, почти одинаково роняя белую пену, покрывшись коркой соли от высохшего пота. Буденновский полк опрокинул сборную солянку Мамантовского личного конвоя — и те были рубаки, и те не струсили, да только личная сотня против тысячи укомплектованного полка не тянет!

Красное знамя вынесли в тыл отрезанной голове Крымского Дракона — кубанцам Улагая. Там и здесь поднялся крик:

— Мамантов убит! — но даже это не помогло разделить вцепившиеся друг в друга рати. Если кто и хотел бежать, сейчас его замечали пилоты сменяющихся «Муромцев», указывали красной ракетой, а там уже догоняли, кто ближе.

Пленных не брали. Казаки отбивались яростно — никогда в жизни они так не рубились! — но с каждым упавшим под копыта казаком росло преимущество красных, росла их уверенность. Вот уже там и сям стали слушаться команд. Вот уже где-то разорвали дистанцию, давая работу пулеметным тачанкам. Вот уже чертов самолет выпустил ракеты в сторону обоза…

К сумеркам от сорока тысяч корпуса Мамантова осталось едва тысяч десять, сбившихся вместе, клином прорубившихся к Днепру и по льду отбежавших на Кременчуг. Туда же сбежала прослышавшая о разгроме Дикая Дивизия, прекрасно понимая, кем Буденный займется после казаков.

Передовые части Врангеля добрались до Канева после холодного полудня. Их встретили остатки штурмовиков Слащева, попавших на ночевке под удар железнодорожной артиллерии красных. Тело самого Слащева отыскалось под камнями брошенной помещичьей усадьбы, причем было заметно, что разведка большевиков побывала здесь после обстрела и унесла все бумаги, какие нашла.

Барон Врангель не повел конницу под жерла морских орудий и вообще не полез на «большевицкий» берег. Он взорвал мосты и согнал пойманных обывателей на строительство настоящей линии обороны: с окопами полного профиля, с орудийными и пулеметными казематами.

Изо всех участников декабрьской кампании более всего выиграл Григорьев, подмявший почти всю правобережную Украину. В тот самый Солнцеворот, когда Крымский Дракон захлебывался в собственной крови на берегах Кагамлыка, Григорьев опрокинул тонкую цепочку «сечевых стрельцов» и вышиб из Киева Петлюру.

Солнце село и самый короткий день в году, наконец-то, закончился.

Огнеметчик Мордора или Бокс по переписке