Ход кротом

— Голосую: убить, — новый голос подвел черту, и все сразу замолчали. Одно дело ругать, и совсем иное уже распределять конкретно, кому сторожить снаружи, а кому табакерку зачаровывать на «апоплексический удар».

— Но возможно ли такое вообще?

— Будь он так силен, как хвастается, давно бы сровнял Англию с землей. Или перебил всех наших врагов. А он все делает нашими руками, боится запачкаться. Барчук он, чистоплюй, никогда с нами по бабам не ходил. Брезгует, наверное!

— Чего мы этим добьемся? Мы просто лишимся всех полезных сведений и удобного инструмента!

— Этот инструмент пока что больше служит Ленину и присным его. Зачем нам диктатура Ленина? Или Чернова? Я слабо верю, что Корабельщик сделается диктатором. Думаю, он так и останется «голосом за ширмой», «серым кардиналом». А вот что Ильич или Чернов не упустят возможности, верю охотно… Война окончена, хозяйство наше тоже поставлено на верные рельсы. Китай стремительно впадает в нашу зону притяжения, говоря словами того же Корабельщика, в нашу орбиту. Скоро наша будет и Чехо-словацкая республика, а оттуда недалеко до Италии, Франции, Испании. Верные люди сообщают, что научных данных достаточно для освоения всей планете Земля лет на двадцать. Справимся сами! Неужели мы без инопланетника ни на что не годны?

— То есть, вы за ликвидацию?

— Я за тщательную подготовку, потому что второй попытки у нас не будет. Необходимо выяснить, какие у него есть слабости.

— Но Пианист…

— Пианист сам тяготится своим положением, и очень сильно. Найди мы способ избавить его от клейма…

— Отрезать руку вместе с клеймом — дешево и сердито.

— Это выход! Но это надо провернуть непосредственно перед началом дела. Потом, нам необходимо иметь план: что сказать крестьянам, что рабочим, что — наркомату информатики. Наркомат игрушка ценная, не хотелось бы случайно разломать. Кто что возьмет?

— Я займусь поиском слабых мест. У меня родственники в наркомате информатики, поводы для визитов железные.

— Я займусь оружием против Корабельщика, средствами уничтожения вообще. Он материален. А все материальное может быть уничтожено, надо просто знать, как.

— Я могу взять программу действий на после. Что кому сказать, кого куда передвинуть… И так далее. Сроки?

— А вот с этим я бы не спешил. Сперва надо убедиться, что он в самом деле не улетает. Больно уж риск велик. В случае любой ошибки наш провал гарантирован, а что значит провал, не мне вам объяснять. Легенду все помнят?

— Разумеется. Мы придумываем порядок действий для исключения несчастного случая. В конце-то концов, чтобы хорошо и правильно охранять объект, надо понимать, что ему страшно, а что — не очень. И меры на «после» все равно ведь нужно приготовить. Уйдет Корабельщик сам или не очень, мы-то планируем остаться и жить здесь дальше.

— Кстати, товарищи, окончание войны в самом деле стоит отметить. Праздник нужно, парад, цеппелины с флагами. Нужна эффектная точка.

Эффектная точка

— Согласен… — матрос постучал пальцами по скатерти. — Точка получится эффектная. Вполне разумная идея.

— Вы что же, — Венька подскочил на лавке, — не понимаете, о чем речь?

И осел, безнадежно махнув рукой:

— Ну да, вы же матрос, откуда вам понимать, что такое мост высотой полтораста футов и пролетом в тысячу! Я вам скажу, не углубляясь в детали: для нынешней техники его и просто создать уже великое чудо. А создать за ночь и вовсе невозможно!

Вениамин потащил к себе кувшин с голицынским — тем самым, что на парижской выставке одна тысяча девятисотого года сами же французы-дегустаторы перепутали с шампанским. Остатки воспитания не позволили начинать с водки. Все же Вениамин Павлович студент, хотя и не окончивший курса.

О, как же давно, далеко остался тот студент! Затем заговорщик-освободитель, затем воздухоплаватель поневоле, затем кавалер Великой Княжны на Осеннем Балу; затем доброволец Зимнего Похода. Затем огнеметчик Слащева, живая легенда «пулеметен-штрассе» и полуживая туша под завалами. Раненый пленник, после каторжник на большевицкой стройке, возвысившийся до начальника этой самой стройки. Возвращенец из неполной сотни уцелевших… И, наконец…

Наконец, даже кержацкая выдержка лопнула.

Матрос между тем спокойно выдохнул и сказал без малейших признаков обиды или злости, всего лишь с печалью:

— Увы, Вениамин Павлович. Увы. Мало кто разбирается в чужом невозможном.

И отодвинул кувшин с голицынским вином подальше, не давая Веньке соскользнуть в отчаяние.

Венька замер, глядя на собеседника исподлобья. Эх, напиваться все равно с кем. Напротив матрос — пусть будет матрос! Подальше, у входа на летнюю террасу, за сдвинутыми столиками громкий спор — как поступить с цельным зажаренным кабаном. Прямо конгресс, немцы какие-то… Взять все — да и поделить!

Именно что взяли, да и поделили.