Ход кротом

Махно заговорил отрывисто, не забывая о паузах на перевод:

— Белое движение не завершилось победой потому! Что не сложилась белая диктатура! А помешали ей сложиться центробежные силы, вздутые революцией, и все элементы, связанные с революцией и не порвавшие с ней! Против красной диктатуры нужна была белая концентрация власти!

И вздрогнул Николай Львов, бывший деникинец: ведь именно такими словами набрасывал он контуры статьи в «Белое движение». А Махно продолжал, и видел, что хорошо подготовило его черное зеркальце. То там, то здесь белые узнавали собственные мысли, замирали и задумывались.

— … Чего хотели красные, когда они шли воевать? Мы хотели победить белых и, окрепнув на этой победе, создать из нее фундамент для прочного строительства своей коммунистической государственности. Вот чего хотели белые? Вы хотели победить красных. А потом? Потом — ничего! Лишь только дети могли не понимать, что силы, поддерживавшие здание старой государственности! Уничтожены, стерты до основания! И что возможностей восстановить эти силы не имелось никаких. Победа для нас была средством, для вас — целью, и притом — единственной. Есть ли здесь барон фон Раупах? Это из его статьи!

— Я только неделю назад задумал эту статью! — закричал названный из толпы. — Откуда вам это знать?

Махно состроил демоническую улыбку:

— А вот из Милюкова, хотите?

— К черту Милюкова! — закричал господин из белой сотни, одетый бедненько, но чистенько. — Я был в Одессе при Врангеле. Там всю союзную помощь воровали пароходами! Да я молился! Молился, господа! Глядя на эти сонмища негодяев, на этих разодетых барынь с бриллиантами, на этих вылощенных молодчиков, я чувствовал только одно! Я, Наживин, русский писатель, просил: «Господи, пошли сюда большевиков, хоть на неделю, чтобы среди ужасов чрезвычайки эти животные поняли, что делают!»

Вокруг Наживина образовалось колечко пустого места.

— Ты что несешь, Иван!

— Все он правду сказал, хоть и красный!

— Какой я тебе красный! Я с Кутеповым Екатеринодар брал! Я был в белой армии! У меня вот шрам от буденновской шашки!

— А у нас в Ялте ровно год назад состоялась публичная лекция полковника Котомина, бежавшего из Красной Армии. Никто не понял горечи лектора, указавшего на то, что в комиссарской армии много больше порядка и дисциплины, чем у нас. Грандиозный скандал! Чуть не избили лектора, одного из самых идейных работников нашего национального Центра! Особенно обиделись, когда Котомин отметил, что в красной армии пьяный офицер невозможен, ибо его сейчас же застрелит любой комиссар или коммунист.

Люди закрутились от одного крикуна с другому, даже ветер с реки уже никого не отвлекал. Даже ажаны напряженно вслушивались в низкий рык Аршинова, исправно переводившего, что успел и умел из бурлящей в белой сотне выкриков.

— Барон, как вы смеете!

— Смею! Будь я в своем имении барон Будберг, я не посмел бы. А в Париже дворнику больше позволено, чем в России дворянину и патриоту! Я с Колчаком уходил, и вот что я вам скажу. Нами поставлена громадная кровососная банка больной России. Но! Переход власти из рук советских в наши руки не спасет Россию. Надо что-то новое, что-то до сих пор неосознанное. Тогда еще можно надеяться на медленное возрождение. Не знаю о большевиках, но нам у власти не быть, и это даже лучше!

— Лучше? Ах вы шкура, барон!

— Успокойтесь, господа! Угомонитесь! Перед французами стыдно! Вот, скажут, истые дикари. Правильно их большевики побили… — сделавший это замечние человек сразу же использовал наступившую тишину, чтобы спросить у Махно:

— Эй! Господин большевик!

— Анархист!

— Хорошо, анархист! Объясните нам кратко, чем ваш строй лучше?

Тут Аршинов отозвался быстрее:

— Французких булок на всех не хватит при любом раскладе. А вот черного хлеба хватит всем. Никто не облопается, но никто и не останется голодным, понимаете вы это?

Люди настороженно заворчали, однако же позволили оратору завершить прерванную речь; Аршинов, как любой хороший теоретик того времени, чувствовал настроение собравшихся и задуманный доклад завершил быстро.

В прениях никто на трибуну не вылез. Понятное дело, происходи все в том же Крыму, да хоть в селе Замудохино Урюпинского уезду — на русской земле! — любой белый нашелся бы с возражением. Там-то каждый был поручик Голицын, офицер и князь!

А когда ты проигравший войну парижский таксист, и сегодняшний митинг для тебя неполученные сто франков… Закладную за автомобиль, между прочим, еще выплачивать и выплачивать; кроме того, ежемесячный платеж за лицензию уже послезавтра… Ладно еще, холостой: семейные стреляются раз в месяц, как по расписанию.

Что ты возразишь?

Побежденные должны молчать.

Как зерна.

Парижане долго еще трещали, сбившись в кружок вокруг трибуны. Задавали непременный вопрос: «Правда ли, что у коммунистов жены общие?» Русские молчали угрюмо, не смея ни уйти, ни возразить.