Ход кротом

— Вы вспоминали историю, следовательно, знаете, что и английская и французская революции окончились реставрацией все той же монаршьей власти. Что заставляет вас марать руки в politik? Я случайно слышала ваш спор с герром Штрассером там, внизу, когда нас поднимали в кабины. Оказывается, вы неплохо понимаете во всех этих новых изобретениях. И в радио, и в аэропланах, и в цеппелинах. Вы могли бы облагодетельствовать человечество в облике инженера, а не во фраке парламентария.

Корабельщик усмехнулся с очевидным сарказмом, но Татьяна не остановилась:

— Вот вы говорите, проложить путь «потом и горбом». А если техникой? С помощью радио? Аэропланы, это же чудо света! Наконец, орудие нашего спасения, этот самый цеппелин!

* * *

Цеппелин! Конечно же, цеппелин!

Вот барышня: о, цеппелины! Ах, радио! О, аэропланы!

Эх, как свищет в голове ветер! Аж завидно.

У меня-то в голове счетчик.

Гражданская война. Это вот прямо сейчас вокруг нас. Вон, внизу облака. А то не облака, то дымит подожженый Большой Токмак. Махновская конница наскакала на залетных гетманцев, застала их за мародерством и теперь безжалостно рубит в капусту. Гетманцы орут и отмахиваются винтовками: сабель пехоте не положено. Сверху не видно, но у меня-то связь с Махно через планшет. Он мне видеоряд с места событий, а я ему воздушную разведку… Итак, Гражданская. Десять с половиной миллионов человек погибло, и почти два миллиона уехало. А сколько искалеченных, а сколько на всю жизнь запомнивших, как ребенка при нем головой об угол и в брызги? Таких никто не считает. Чего их в потери заносить: они-то живые. Что вместо сердца уже гнилой осиновый корч с опятами, кого когда волновало?

Так, значит, пишем: Гражданская война, потери тринадцать миллионов. Это полностью население, к примеру, Швеции двадцать первого века.

А потом в двадцать первом году голод в Поволжье. Пять миллионов со стола, эти фишки битые.

А еще через десять лет Голодомор. Политиканы орут, что там и десять миллионов, и пять миллионов. Только грамотные демографы из INED насчитали два миллиона человек. Всего-то. Фигня какая. Подумаешь, два миллиона трупов. И помнят люди лишь тех, кто в Голодомор своих детей съел и за то расстрелян. Кто чужих съел, тех не помнят. Чего их помнить, это же не потери.

Они же — выжили.

Цена? Цена — это буржуазный пережиток. Сказал же Окуджава, поэт умный и тонкий, словами не раскидывающийся: «Мы за ценой не постоим».

Так вот, цена: тринадцать плюс пять плюс два. Ровно двадцать миллионов.

Это сорок миллионов нерожденных детей в первом поколении, и уже восемьдесят во втором, и в третьем сто шестьдесят. У кого есть суперкомпьютер, попробуйте расчет проверить. Вдруг у меня от ярости руки дрогнули, вдруг я не там запятую влепил.

А ведь это еще за пять лет перед недоброй памяти «тридцать седьмым» годом. Да и что там «тридцать седьмой», пятьсот тысяч пуль в полмиллиона затылков, ерунда какая. Население моего города полностью, если что. Ну так, «Россия людьми богата», еще царевна Катька говаривала, переползая из постели одного хахаля в постель другого.

А ведь там, кроме расстреляных, полстраны через лагеря прошло. Кто сидел, кто сторожил, кто передачи возил, кто в ожидании трясся; кто, высунув язык, писал на соседушку донос квартиры ради…

И потом опа, внезапно! Уголовная романтика, сам Высоцкий поет. По городам вечером от гопоты не пройти. Восточнее Урала: «Не сидел — не мужик». В школах «арестантский уклад един»… Вот в самом деле, ну откуда?

Так что, вместо чтобы сейчас настоящую великую княжну на пулемете раскладывать, я думаю: что у Маришина в «Звоночке» спереть, а что подсмотреть у Колганова в «Жерновах истории». А «Остров Крым» я уже у Аксенова попятил, сейчас вот лечу воплощать в жизнь. Мне не до красивых решений, не до изящных. Это будет пошло.

Но это будет.

Потому что в конце заплыва нас ждет Вторая Мировая Война.

Двадцать миллионов.

Оценочно. Точной цифры нет, хотя скоро сто лет с той войны. И разрушенная страна. И безногие, безрукие «самовары» на Соловках. И штурман 661 АПНБ — авиполка ночных бомбардировщиков, Рапопорт, ответивший как-то журналисту:

“В феврале 1942 года возвращаемся из немецкого тыла с бомбежки, смотрю на землю и не могу ничего понять. Час тому назад летели над заснеженным полем, а сейчас это поле все черное. Потом рассказали, что бригада морской пехоты в полном составе полегла, а сплошное черное пятно — да это они в бушлатах в атаку!”

Я знаю, кто там лежит. Фамилий не знаю, лиц не знаю. А кто лежит — знаю доподлинно. Лежит изобретатель межзвездного двигателя, умнее Цандера, Глушкова и Челомея, вместе взятых. В следующем ряду премьер-министр, лучше Косыгина и Струмилина. А на нем сверху генсек нормальный, взамен Горбачева. И учитель гениальный, круче Макаренко в сто раз, так и не выведший пацанов из банд в космос, а девчонок из борделей в жизнь. А через три тела врач, так и не открывший лекарство от рака. Да и просто работящие непьющие мужики там лежат во множестве. Тоже, оказывается, дефицит в двадцать первом веке. Вот с чего бы, а?