Ход с дамы пик

Журналист бодренько взялся за упомянутые орудия производства — перо и бумагу, заявив, что когда-то мечтал стать следователем. На пятидесятом протоколе он застонал, а на восьмидесятом сломался, спросив, не надо ли перебрать шесть мешков риса от шести мешков пшена и посадить двенадцать розовых кустов или, в крайнем случае, вытащить из затопленного подвала разложившийся труп.

Он согласен на любую работу, кроме этого бездарного переписывания одинакового текста, от которого свихнется даже человек, не имеющий мозгов. Я только посмеивалась. В итоге он бросил ручку и признался, что следственная работа его нисколько не привлекает, ему гораздо больше импонирует оперативно-розыскная деятельность.

— Когда будем маньяка брать? — спросил он меня, потягиваясь.

— Когда ваши друзья-сыщики прекратят ерундой заниматься и найдут его.

— Да?

— Да.

За окнами уже стемнело, и я зажгла настольную лампу. Старосельцев встал и, разминая затекший позвоночник, раскачиваясь в разные стороны, выключил верхний свет. В кабинете стало уютно и интимно.

— Мария Сергеевна, хотите, я вас протестирую? — предложил Антон, присаживаясь на стул рядом со мной. — Это удивительный тест. Вы все узнаете про себя, как на духу.

Поскольку я не возражала вслух, он приступил к делу.

— Значит, так. Представьте, что вы идете по пустыне. Какой она вам представляется? Я честно задумалась.

— Ну-у… Бежевый песок до горизонта.

— А комфортно или нет?

— Пожалуй, что комфортно. Тепло, песок мягкий, дует жаркий ветер, но это даже приятно.

— Так. Это означает, что жить вам комфортно, но вам не хватает тепла, вы нуждаетесь в душевном пристанище. Поехали дальше.

— По пустыне?

— По пустыне. Вы видите оазис, а в нем озерцо. Ваши действия?

— Хм. Я подойду и потрогаю воду рукой.

— А не залезете в озерцо?

— Наверное, нет.

— Вы боитесь близких отношений. Вы приветливы и дружелюбны, но очень тяжело сходитесь с новыми знакомыми. Теперь…

— Антон, — прервала я его, — согласитесь, что ваша интерпретация моих ответов — это просто ваше субъективное восприятие моего характера, с которым вы уже успели познакомиться, плюс знание некоторых деталей моей личной жизни. А?

— Не соглашусь, — ответил Старосельцев, почесывая затылок. — Я дипломированный психолог…

— Вы же говорили, что вы дипломированный сценарист.

— У меня несколько дипломов, я заканчивал курсы психологов и сам лекции читаю по психологии…

— Антон… — Я положила голову на руки и смотрела на журналиста искоса. — Давайте лучше я вас протестирую. Мой тест — глубоко научный и, в отличие от вашего, полностью исключает возможность субъективной трактовки его результатов. Осечек он еще никогда не давал.

— Да? — с сомнением уточнил Антон. — Такое бывает?

— Судите сами. Ну что?

— Валяйте.

— Он очень короткий. Всего из одного вопроса. Трое бегут стометровку: алкоголик, бабник и карьерист. Быстро, не думая, отвечайте, кто прибежит первым?

— Быстро? — переспросил журналист. — Тогда — бабник.

— Понятно.

— И какой же ключ к тесту?

— Элементарный. Каждый болеет за свою команду.

— Как? — рассмеялся журналист. — Значит, я — бабник?

— Значит, так, — вздохнула я. — Во всяком случае, не алкоголик и не карьерист. А других мужских генотипов природа еще не создала.

— Ну уж? — усомнился журналист.

— Успокойтесь, Антон. Это всего лишь означает, что ваша любовь к женщинам несколько сильнее, чем стремление делать карьеру любой ценой и чем тяга к алкоголю. Иными словами из альтернативы — женщина, бутылка или работа — вы выберете женщину.

— Да? — Антон стал обдумывать мои слова и через некоторое время признал, что я права. Мы сидели рядышком в темном кабинете, под лучом настольной лампы, освещавшим лишь небольшой круг на столе, в который попадали наши головы, и почему-то впервые за последние дни меня немного отпустило нервно-взвинченное состояние. Стало спокойно и мирно, и я даже забыла, что завтра суббота. Как раз в этот момент наш интим нарушил с грохотом ворвавшийся в кабинет Синцов.

— Слушай, нам капитально повезло! Знаешь, кто в охране у Антоничева?

— Надеюсь, что не Кевин Костнер.

— Ха-ха! Конюшенко, бывший опер из третьего УРа. Он тебя хорошо знает. Говорит, ты его посадить пыталась когда-то. Отзывы о тебе самые положительные.

— Конюшенко? Мне это ничего не говорит. А когда я его пыталась посадить?

— Да он с постовых начинал, говорит, ты на него наезжала, еще когда он в районе работал и ты была еще молодым следователем. Очень нежно тебя вспоминает.

— Хоть убей, не помню.

Дверь опять хлопнула. Это Горчаков внес свое начавшее грузнеть туловище.

— Лешка, — обратилась я к нему, — ты помнишь такого Конюшенко?

— Нет, а кто это?

— Говорят, у нас работал постовым.

— Не помню. Слушай, знаешь, кого я только что встретил? Кравина, бывшего опера из убойного отдела главка. Привет тебе передавал. Правда, он на тебя обижается, говорит, ты его посадить пыталась.

— Враки, — решительно сказала я. — За ним столько всего, что если бы я решила его посадить, он бы уже ехал в Нижний Тагил. У него мания величия.

Горчаков заржал.