Ходи осматриваясь

Ровно в двенадцать я вошел в кабинет старшего следователя прокуратуры. Высокий подтянутый блондин — наверное, мой ровесник — встретил меня на диво приветливо. Он даже вышел из-за стола и, широко улыбаясь, крепко пожал мне руку — без нарочитого жима, но так, чтобы я ощутил силу цепкой узкокостной ладони. Его можно было принять за интеллигентного учителя гимназии: тонкое удлиненное лицо со слегка впалыми щеками, глубокие залысины, расширяющие и без того внушительный лоб, серебристые очки на прямом, чуть заостренном носу. За толстыми стеклами глаза как-то расплывались, придавая ему несколько рассеянный вид, но я почувствовал, будто они разом вымерили меня, хватко и вдумчиво.

— Афанасьев, Григорий Алексеевич. Ваш тезка, — тепло представился он, хотя и по повестке, и по дверной табличке я уже знал, как его величают. — Слышал про вас много хорошего. И читал, с удовольствием, скажу, читал.

Он и дальше повел себя странновато — точно пригласил меня на чашку чая: поспрашивал о здоровье, настроении, о работе. Я не знал, что и думать. «Не очень-то полагайся на мое всемогущество,» — пошутил Шахов. Всемогущество — не всемогущество, но, видимо, звонок именитого депутата что-то да значит. Хотя, возможно, я грешил: может, это следователь вообще был таким мягким и сердечным по натуре? Или это у него просто наработанная следовательская метода, индивидуальный подход, так сказать? Я стоически ждал, не выказывая нетерпения, но не расслабляясь.

Потом в кабинет бесшумно вошел некий безликий молодой человек, тоже в штатском, негромко поздоровался и пристроился где-то сбоку за небольшим столиком. Афанасьев дернул плечами, как отряхнулся, и проговорил:

— Ну ладно. С удовольствием бы поболтал еще с вами. Но не стану вас дальше задерживать. — Я мысленно отметил это «не стану задерживать»: добрый знак или обычный вежливый оборот? Он снял очки, протер их, снова водрузил на нос и молвил: — Перейдем, значит, к делу. Скажите, пожалуйста, давно вы знаете Федора Дмитриевича Ломова?

— Ломова? — Вопрос прозвучал настолько вразрез со всякими ожиданиями, что у меня отвисла нижняя губа.

— Да, Федора Дмитриевича Ломова.

Выходит, Ломов?.. Но что — Ломов? Неужели огород городится из-за пустячного, в сущности, инцидента? Этот спешный вызов?.. Я собрался и спокойно ответил:

— Знаю — это не совсем правильно. В принципе можно сказать, что не знаю.

Таиться не имелось резона — ему, похоже, многое было известно. И я поведал о характере сложившихся отношений: как в поисках Бориса заявился к Ломову, как после он звонил мне и угрожал, обвиняя в каких-то своих неприятностях с милицией, как затем подстерег меня в пиццерии и о последовавшей за этим стычке. Григорий Алексеевич внимательно, не перебивая, выслушал, покивал и поинтересовался:

— Но почему за справкой о вашем пропавшем друге вы отправились именно к мужу его любовницы? Немного того… знаете ли… опрометчиво. Не находите?

— Я знал, что они давно разошлись, — схитрил я. — И потом, я не о друге у него справлялся, а разыскивал его бывшую супругу. — Получилось не очень складно, и я не удивился, когда он, неопределенно хмыкнув, спросил:

— Не было ли у вас подозрений, что Ломов причастен к исчезновению Аркина?

— Нет. Абсолютно никаких.

— А как вы объясняете такую оголтелую ненависть к себе с его стороны? И вы ведь тоже его, как я понял, не жаловали?

— Не жаловал, — согласился я. — Но это — в плоскости внутренних симпатий и антипатий. И ничего больше. А вот его раж мне, представьте, и самому непонятен.

— Однако же это ведь вы его сильно избили.

— Избил? — усмехнулся я. — Вы его видели? И вам представляется правдоподобным, что я отважился затеять драку с таким бугаем?

— Ну, — он окинул меня оценивающим взглядом и улыбнулся, — вы тоже смотритесь не таким уж слабаком.

— Спасибо, — буркнул я. — В данном случае я просто проверил старое мудрое правило: если кто-то, много сильнее, прет на тебя, бей первым — и чем попало.

Он засмеялся. Но тут же посерьезнел и как бы между прочим спросил:

— У вас есть оружие?

Я смешался. Поколебавшись, полез в карман и выложил пистолет на стол:

— Вот… только это. Газовый.

— И есть разрешение?

— К сожалению, нет, — признал я виновато. — Все руки не доходят.

Он поднял газовик, повертел его в руках, потом снова положил и слегка подтолкнул ко мне:

— Забирайте. Только, пожалуйста, не тяните с оформлением.

Еще одна дивность дивная, подумалось мне. Прямо-таки отеческая снисходительность. Я не улавливал, куда он клонит, и оттого чувствовал себя весьма дискомфортно — и тихо, в душе раздражался.

— Скажите, как вы провели позапрошлую ночь? — Он хохотнул. — Понимаю, вопрос странный. Ночью люди обычно спят.

— Точно, — ухмыльнулся я. — И я не исключение. Я тоже спал. Но если вы хоть чуть-чуть отроете мне, в чем смысл вопроса, разговор у нас, может быть, станет более предметным, разве нет?

Он задумался. Затем решительно кивнул:

— Хорошо. С вами, наверное, не стоит ходить вокруг да около. Ломова позавчера убили.

— К-как! — не смог я сдержать невольного вскрика.