Ходи осматриваясь

Сонный голос Шахова прорезался в трубке после шестого сигнала и сразу же пробудился, едва я назвался. Он понял все с полуслова и не на шутку взбеленился:

— Как это некуда податься?! Немедленно ко мне. Слышишь: немедленно!

Похоже, ночной визит переполошил почтенное семейство. Дверь в квартиру отворилась, как только, клацнув, раздвинулись створки лифта. Шахов посторонился, впуская гостей, и, кивнув на комнату справа, из которой доносилось какое-то копошение и чуть слышный клекот, со смешком пояснил:

— Внуки. По утрам стервецов порой из пушки не добудишься. А тут прямо умирают от любопытства.

На пороге гостиной нас встретила супруга, милая Анна Михайловна, невысокая женщина лет пятидесяти, в недавнем прошлом — первая леди редакции. Она успела уже одеться в домашний брючный костюм и даже слегка подвести свои удивительно добрые, теплые глаза с предательскими лапками морщинок в уголках. Я улыбнулся ей и начал оправдываться, но Шахов подтолкнул меня в спину и пробурчал:

— Проходи, проходи. Антимонии будешь разводить в другое, более подходящее время.

В комнате ярко горела шестипалая хрустальная люстра-паук. Дарья тяжело опустилась в мягкое кресло, и я наконец при полном освещении разглядел, до чего же она изменилась: белые, как бумага, опавшие щеки, безмерно уставшее лицо с лихвой настрадавшегося человека, веки еще больше отекли и покраснели, в глазах — застоявшаяся тоска или, скорее, отчаяние. Шахов окинул ее вдумчивым, пристальным взглядом и покачал головой.

— Э-э, девочка, сейчас вам, пожалуй, не до разговоров. — Потом, обратись к жене, сказал: — Анечка, милая, тащи сюда горячего молока. Ни кофе, ни чаю не предлагаю. Вам нужно в постель. И никаких возражений. Все остальное подождет до утра. Отоспитесь, распланируем, что нам делать.

— О нет, — вскинувшись, почти простонала Дарья. — Как — распланируем?! Я прошу вас. Не надо ничего планировать. Отправьте меня домой. — И повернулась ко мне: — Вы же обещали… обещали. Ради бога!

Шахов опешил и встревоженно посмотрел на меня.

— Да, — кивнул я, — она рвется домой. У нее дочка там. Эти подонки грозились что-то с ней сотворить.

— Бедная девочка, — покачал он головой. — До чего же мы докатились. Но не волнуйтесь. Мы предпримем все необходимое…

Она соединила ладони, как в мольбе, и, простерев к нему руки, прервала сдавленным возгласом:

— Нет! Прошу вас. Я не стану ничего предпринимать. Только не здесь, не здесь. Там я смогу… Там я буду под защитой закона. Я обращусь куда следует и сделаю все-все, что нужно. Только не здесь. Не берите греха на душу. Если вы не поможете, я выберусь сама. Прямо сейчас. Да-да, сейчас.

Она попыталась вскочить, но покачнулась и едва не выпала из кресла. Из-под опущенных век заструились слезы. Шахов взял ее за кисть и, как ребенка, погладил по волосам.

— Тихо, тихо, девочка. Не нужно так волноваться, — проговорил он и о чем-то задумался. Потом удовлетворенно закивал и продолжил, точно споря с собой: — Может быть. Может быть, в этом есть резон. Да, наверное, вы правы. Да, несомненно, вы правы. — И неожиданно решительно заключил: — Ладно, девочка. Успокойтесь. И положитесь на меня. Сейчас вам требуется только одно — чуточку подремать. А затем сделаем все, что нужно. Я сам вас отправлю. Сегодня же отправлю.

— Правда? — воскликнула она полушепотом, не веря.

— Честное слово, — заверил он и кивнул жене: — А пока, Анюта, займись-ка ею.

Анна Михайловна заспешила к креслу и обняла Дарью за плечи.

— Идем, детка…

— Одну минутку, — вмешался я. — Мне не дает покоя один вопрос. Пожалуйста, Дарья, ответьте, если в состоянии. — Она вопросительно посмотрела на меня. Слезы высохли, и глаза как будто несколько ожили, хотя и туманились утомлением. — Помните, в машине вы сказали, что пригрозили им эксгумацией? Вы полагаете, смерть Виктора была насильственной? Что, у вас есть какие-то для этого основания?

Она помолчала, словно не сразу уразумела, о чем идет речь. Потом опустила голову и вымолвила:

— Не знаю… Вам это может показаться странным. — И, поколебавшись немного, решилась: — Понимаете, я сразу по приезде обратила внимание, что в камере нет кассеты.

— Кассеты? — не понял я. — В какой камере?

— У него было хобби такое, что ли. Или бзик. Он приобрел в Японии какую-то особую аппаратуру. Для скрытой съемки. И потаенно установил в кабинете. И обязательно включал, когда ждал чьего-либо визита. Потом раз в три дня просматривал запись. Говорил: лучший способ понять своих ближних. И менял кассету — никогда не забывал.

— Э-э-э, — протянул я разочарованно, — в этот раз мог и забыть. А мог и сам вынуть или…

— Нет, — убежденно отмела она, — вы не знали Виктора. Он был до ужаса дотошен в своих привычках. Никогда и никого не принимал, не задействовав свою игрушку. Я же говорю — самый настоящий бзик. Так вот, когда я приехала, кассеты в камере не было. Кто-то обыскал кабинет и изъял. Очень тщательно, видно, обыскивали. Камеру устанавливали специалисты. Если не знать где, так просто не найдешь. Зачем кому-то это понадобилось? И что там было заснято?