Ходок

   Фосфорные стрелки моей "Омеги" отсвечивали пять часов утра. В здешних местах предрассветной серости фактически не бывает, просто, через тридцать шесть минут раз! И наступит светлое утро. Так что пора! Я выложил из мешка все четыре горшка, один взвесил в руке, чиркнул зажигалкой по фитилю, вспыхнувшему снопом искр и швырнул на палубу биремы. Мужчины-легкоатлеты в моём мире толкают ядро, весом немногим более семи килограмм на двадцать метров, а мы с Феодоро свои горшки, снаряженным весом по четыре с половиной килограмма, на эту дистанцию закидывали запросто. Вот и сейчас раздался треск разбившейся посудины и по палубе поползла огненная клякса. Не раздумывая, швырнул второй и третий, а четвёртый закинул в расположение отдыхающих прямо на берег. При этом меня, вроде, не заметили. Крики проснувшегося противника заглушил треск разбившихся на корме горшков, брошенных Феодоро, а потом ещё один вспыхнул на берегу.

   - Лишь бы ты только успел сбежать, - прошептал я, вытаскивая из-под плаща револьвер, снаряженный глушителем.

   Обычный пистолет с глушителем, даже специальный ПБ Макарова, стреляющий дозвуковыми патронами, вещь довольно шумная, зато револьвер - совсем другое дело. Здесь нет дополнительного источника шума, типа затворной рамы и вылетающей гильзы. В моём случае, при выстреле слышится лишь негромкий хлопок.

   Глушитель навернул на самый длинный ствол набора - в двести три миллиметра. В таком виде оружие было неудобным: во время выстрела ствол слишком "клевал". Но мне нужно максимально тихое поражение на максимально допустимой дистанции, поэтому собрал именно такую конфигурацию револьвера.

   Бирема горела высоким костром. Брызги и потёки напалма попали на многих матросов противника и их крики было жутко слышать. Редко кто спрыгнул в воду, сонные матросы ничего не смогли сообразить и, в большинстве своем погибли в огне. Более того, жар пламени достал и меня, так что срочно пришлось отступать.

   Находясь среди огня, в темноте ничего не увидишь, тогда как наши воины все подходы, освещённые кострами, видели прекрасно. К месту атаки они вышли незамеченными и стали работать арбалетами и дротиками. Удар получился весьма эффективным. Лично я не стрелял во всех подряд, лишь только во врагов самых опытных и в конкретный миг самых опасных.

   Десятка три моих воинов, из числа новобранцев, вероятно, в состоянии аффекта сделали огромную глупость, они обнажили мечи и рванули в контактный бой. И если бы не я со своим револьвером, то полегло бы не двенадцать человек, а все три десятка. Предупреждал же охламонов, что мы ещё не готовы выходить на открытый бой с такими профессионалами!

   К моменту рождения нового дня, всё было закончено. На берегу полегли семьдесят вражеских воинов и двенадцать моих. А ещё восемнадцать новобранцев получили ранения различной степени тяжести, слава Богу, необратимых нет.

   Днище корабля село на мелководное дно, но корабль полыхал ещё минут сорок, пока не выгорел до самой воды. А с серебром ничего не случилось; восемьсот одиннадцать отливок, весом по таланту каждый, так и лежали в трюме. Правда, некоторым пришлось немного помёрзнуть, всё же загрузили немногим более двадцати одной тонны груза, но управились быстро.

   Порядок тоже навели оперативно, вражеские трупы загрузили в почти сгоревший, но плавучий корпус биремы, который несколько позже отволокли в открытое море и затопили. Своих же погибших хоронили с почестями по морскому обычаю.

   Следы побоища на берегу устранили и трофеи собрали. Они, кстати, тоже оказались знатными; доспехи были немного попорчены, зато абсолютно ремонтопригодные. Всё это я у народа выкупил, при этом доля каждого оказалась размером в годовое жалование.

   - Это ещё не всё, сейчас отправляемся в путь, где нам предстоит взять на меч одну богатую виллу. Но, запомните, мы не разбойники и не пираты, всё дело в том, что её хозяин нанёс большую обиду моему человеку, а вашему товарищу по оружию, - я похлопал по плечу стоявшего рядом Вагаршака, - Ни сейчас ни впредь по отношению к своим людям подобного спускать не намерен. В путь!

   Радостный свист и крики одобрений превратились в гул, рожи всех, от матроса до офицера стали более, чем довольны. Особенно счастливо выглядел Вагаршак. Во-первых, отныне он не раб и, во-вторых - богатый человек, претендующий на хорошее место под солнцем. Первоначально бывшие рабы зыркали на него искоса и угрюмо, при этом признавая, что он над ними никогда не измывался, сейчас же смотрели, если и не особо доброжелательно, то обыкновенно и нормально.